Тьма текла с севера, подгоняемая резкими порывами ветра. Вместе с тьмой грохотал гром, напоминая звуки божественного набата, и в воздухе ощущалось напряжение, смешанное с горьким запахом белых лилий.
— Господь стучит в ваши двери, Элмор, - сказал преподобный Манфред, задержавшись на пороге и глядя в сторону подкрадывающейся грозы.
Ветер растрепал его седые волосы и стал заигрывать с подолом черной сутаны, делая похожим на огромного ворона. Кроме него посетителей не было, так что Борджин отложил в сторону толстые бухгалтерские книги в кожаном переплете и вышел к преподобному на крыльцо. Прохлада позднего вечера тотчас коснулась его лица.
— Что-то он поздновато, — ухмыльнулся Борджин, опираясь плечом о дверной косяк, - мой рабочий день как раз подходит к концу.
— Ему лучше знать верное время.
На мгновение ветер стих и в воцарившейся тишине слова преподобного прозвучали неестественно резко. В ответ Борджин только пожал плечами. Они с отцом Манфредом неплохо общались, Борджин часто приберегал для него антикварные вещи, связанные с религией, вроде старинных распятий или обсидиановых четок времен святой инквизиции. Но иногда Борджина передергивало от его пристального взгляда или скрипучего старческого голоса. Казалось, будто сам Господь Бог говорит сквозь преподобного, используя его, как куклу чревовещателя.
— Порой нам кажется, что Господь оставил нас, но это не так. У него есть план для каждого, ведомый только ему самому, - продолжил преподобный, нарушая затянувшуюся между ними паузу.
— Я думал, Господь посвятил в свой план вас.
Рокот грозовых туч, напоминавший рык церберов, становился все громче. Очередной порыв ветра спугнул стаю птиц, зашуршал в кронах ссохшихся деревьев, срывая и кружа в вечернем воздухе мелкие листочки, и снова занялся сутаной отца Манфреда.
— В какой-то мере. — кивнул он. — Я чувствую, что эта гроза послана всем нам не просто так. Одним только вопросом стоит задаться, мистер Борджин, во имя спасения или ради наказания?
Не дожидаясь ответа, проповедник спустился с крыльца, стуча каблуками грубых ботинок по дощатым ступенькам, и зашагал в сторону церкви, оставив Борджина одного.
Мелькнула молния, первые капли дождя разбились о землю. Борджин вернулся в магазин, запер входные двери и перевернул табличку с надписью «закрыто». Снова оказавшись перед бухгалтерскими книгами, он выбросил слова преподобного из головы. Рассказов о Боге с лихвой хватало на воскресных проповедях, так что Борджин не видел смысла забивать ими голову вне церкви. Снаружи стремительно темнело. Зажглись городские фонари, но даже им не удавалось разогнать тьму, прячущую улицы Сан-Франциско под свой купол. Борджин погасил верхний свет, оставив горящей только настольную лампу. После ухода проповедника в магазине все еще остался легкий запах мирры, будто бы осевший на всем, чего касался отец Манфред. Борджин вернулся к бухгалтерским книгам, нехотя вспоминая, на каком месяце он остановился. Последние подсчеты не утешали. С каждым годом добывать артефакты и редкий антиквариат становилось все труднее, а поток покупателей стремительно редел. Ему с трудом удавалось оставался на плаву, но Борджин успокаивал себя тем, что магазин, доставшийся по наследству, простоял в городе не один десяток лет и пережил немало тяжелых времен.
От бесконечных столбиков цифр постепенно начало рябить в глазах. Борджин устало откинулся в кресле, давая отдохнуть спине, и провел ладонями по лицу. В полной тишине тикали старинные часы, на которых, по рассказам бывшего владельца, лежало проклятие. Дождь за окном набирал обороты, выдавая барабанную дробь на крыше и карнизам. Тик-так, тик-так. Часы привез старый знакомый. Тяжелый медный маятник раскачивался из стороны в сторону, разрезая воздух с едва слышным свистом. Бывший владелец утверждал, что они способны свести с ума любого, кто проведет ночь в одной с ними комнате. Сейчас Борджин мог бы поклясться, что в его словах есть зерно правды. Он знал, что к подобным историям стоит прислушиваться. Как и все иные, Борджин с уважением и опаской относился ко всему, что имело отношение к потустороннему миру. Раз в месяц, когда луна принимала свою полную форму, он ставил на порог блюдечко с молоком. Тик-так. Еще одна молния на долю секунды превратила комнату в ее собственный негатив.
Борджин встал со своего места и прошелся между стеллажами, неосознанно делая шаги в такт тиканью часов. С полок на него смотрели старинные фарфоровые куклы, потертые шкатулки, вазы, акварельные полотна без рам и прочие вещи, на первый взгляд представляющие ценность только для коллекционеров и любителей винтажа. На самом же деле каждая из вещиц обладала своими жутковатыми свойствами.
Сквозь щели в полу тянуло прохладой и запахом сырой земли. Борджин расстегнул ворот рубашки, чувствуя, как на него наваливается усталость. Глаза слезились от мелкого почерка, которым были заполнены книги учета, а позвоночник ныл от долгого пребывания в одной позе. Борджин дошел до последнего стеллажа, верхняя полка которого был забита старыми пластинками, и вытащил сборник песен Эллы Фицджеральд. Еще раз громыхнуло. Борджину снова пришли на ум слова преподобного о том, что Господь стучит в его двери. Во имя спасения или ради наказания?
Вместе с пластинкой Борджин вернулся в главное помещение. Старенький проигрыватель, спрятавшийся в углу от посторонних глаз, сохранился с самого основания магазина. Его уже несколько раз ремонтировали, жалея выкинуть. Несмотря на дряхлый вид и затупившуюся иглу, работал он исправно. А звук, который он издавал, Борджин называл волшебным.
Борджин щелкнул кнопкой, переведя ее в положение «вкл», настроил иглу на первую дорожку и позволил хрипловатому голосу Эллы заполнить магазин. Работа больше не шла на ум. В голове крутились разные мысли, ни одну из которых Борджин так и не смог уловить.
Из забытья его вырвал робкий стук. Борджин поднял голову, кожей ощущая чужое присутствие. За огромной стеклянной витриной, почти во всю стену магазина, стояла Антония. Ее тонкая ночная рубашка намокла и плотно облепила тело. Мокрые рыжие волосы в беспорядке разметались по плечам и груди. В свете уличных фонарей она сначала показалась Борджину призраком, но он знал, что это на самом деле она, настоящая. Он застыл, пораженный ее неожиданным визитом, чувствуя, как сердце ускоряет ритм. И только сделав несколько неуверенных шагов к двери, Борджин заметил, как Антония дрожит от холода. Ее бледная кожа покрылась мурашками и из приоткрытых губ вырывались облачка пара.
- Антония...
Борджин отпер входные двери и почти сразу же подхватил замерзшую девушку на руки. Кроме нее на улице никого не было. На ощупь кожа Антонии оказалась ледяной, как у мертвеца. Туфель на ней не было, а на босые ноги налипла грязь и пожелтевшие травинки. Разъяренный порыв ветра швырнул Борджину в лицо брызги воды. А когда Борджин внес Антонию внутрь, входная дверь следом за ними с такой силой хлопнула о раму, что в окнах задрожало стекло. Борджин опустил девушку в кресло, в котором недавно сидел сам, и вернулся, чтобы запереть двери. Элла Фицджеральд замолчала, остался только шорох иглы по пластинке. Борджин опустился на колени рядом с креслом, все еще с трудом веря, что Антония действительно здесь. На спинке стула висел пиджак, Борджин накинул его Антонии на плечи, стараясь ее согреть.
- Тссс, сейчас, - он стал растирать ее замерзшие руки, удивляясь тому, какими тонкими и маленькими они казались в его ладонях, - сейчас я тебя согрею.
Вспыхнула молния, а следом за ней громыхнуло. Эпицентр грозы добрался до магазина. Дождь усилился, скрыв своей пеленой происходящее в нем от чужих глаз. Борджин уловил в глазах Антонии непонимание, словно она не могла понять, как здесь оказалась. Но сосредоточиться на причине ее прихода было почти невозможно, когда она находилась так близко к нему. Она впервые была так близко. Сквозь мокрую ткань ее ночнушки явственно читались темные ореолы сосков. Борджин сглотнул появившийся в горле комок. Надо снять с нее одежду, чтобы быстрее согреть. От этой мысли Борджина самого бросило в жар. Ее запах, так похожий на аромат растущих вокруг магазина белых лилий, вызывал в нем это безумное чувство, которому Борджин не мог подобрать подходящего названия. Это было безумное желание обладать ей, касаться ее, сжимать в своих руках, зарываться носом в ее волосы. Иногда, даже глядя на Антонию издалека, Борджин испытывал почти физическую боль от невозможности прижать ее к себе. Ее звонкий смех (Антония запрокидывала голову, когда смеялась, и зажмуривалась) стал для него своеобразной молитвой, будто бы одним своим звуком мог отпустить Борджину грехи быстрее и надежнее, чем это сделала бы церковь. А теперь Антония была здесь. Полностью в его руках.
- Антония... - снова прошептал он, поднимая на девушку взгляд помутневших глаз.
Край пиджака соскользнул с ее плеча, открыв Борджину ее светлую кожу, покрытую легкой россыпью веснушек. Чтобы как-то взять себя в руки, он отошел от кресла, чувствуя тяжесть в ногах, выключил проигрыватель и снова вернулся к Антонии, опускаясь на пол возле нее. Сейчас она казалась ему такой маленькой и беззащитной. В других девушках, живущих неподалеку этого не было, этого света, свойственной только детям и святым. В его Антонии с первого взгляда читалось, что у нее душа чистая, как едва тронутое морской водой стеклышко. Глядя на нее, Борджин представил, как снимает с нее сорочку и прикасается губами к ее груди. Под ночнушкой на ней были только простые белые трусики, которые, хоть и намокли, но, к сожалению Борджина, ничего не просвечивали.
- Как ты ушла из дома? – спросил он, снова беря в свои руки тоненькие девичьи пальцы, чтобы согреть их своим дыханием.
Борджин ненавидел ее родителей. И они отвечали ему тем же, хоть и держались подчеркнуто вежливо. Он улыбнулся, представляя, как застынет от удивления миссис Марш.
- В такую погоду нельзя отпускать тебя домой. Я напишу твоей матери.
Борджин выпрямился, думая о том, что будь его воля, он бы не отпустил ее никогда. От одной только мысли, что Антония останется здесь на ночь его кровь закипала. Лучше он привезет ее утром, когда дождь прекратится. Если ее отец узнает, где она сейчас находится, никакая гроза его не остановит. А Борджин не мог отдать ее просто так. Особенно сейчас, когда Антония сидела в его кресле, уткнувшись подбородком в колени, и впервые за последний год оказалась с ним наедине.
Борджин выключил свет. В полной темноте магазин казался еще более жутким, чем днем. В свете молнии улыбки фарфоровых кукол становились зловещими оскалами, а в мутных, покрытых патиной зеркалах отражались неясные тени.
- Пойдем со мной.
Борджин поднял Антонию на руки, чувствуя, как ее нежные пальчики касаются его груди и шеи. Ее напряженное тело оказалось почти невесомым. Борджин не мог сдержать торжествующей улыбки, пусть ее и не было видно в темноте. Обычно Антония держалась от него подальше. Чем сильнее он хотел быть с ней, тем сильнее чувствовал исходящую от нее настороженность, смешанную с ненавистью. Но сейчас она прижималась к нему, как испуганный котенок. Борджин медленно поднялся по скрипучим ступеням на второй этаж. Он покрепче прижал к себе Антонию, легко ориентируясь в доме на ощупь. Комната Борджина находилась в конце коридора. Обычно он запирал ее, но сейчас дверь открылась, стоило Борджину только подтолкнуть ее коленом – старый замок совсем рассохся. Он опустил девушку на кровать, щелкнул выключателем, и комнату залил мягкий свет. Из шкафа Борджин вытащил мягкое полотенце, перебросил его через плечо и повернулся к Антонии. На секунду у него перехватило дух. Антония в его кровати была воплощением самых потаенных фантазий. И она действительно была здесь.
- Тебе надо принять горячий душ, - мягко сказал он, открывая неприметную дверь, ведущую в ванную комнату.
Антония послушно встала, она двигалась медленно, как во сне. Может быть ей и казалось все это сном, но Борджин почувствовал, как его накрывает волной дикого возбуждения. Она была такой послушной. Хорошая девочка Антония зашла в ванную, обернувшись, чтобы проверить, что он идет за ней. И Борджин не мог устоять. Он бросил полотенце на корзину с грязным бельем и подошел к Антонии со спины.
- Нам надо снять это, - хрипло прошептал он, стягивая с нее пиджак. Вблизи Антония пахла еще лучше. Горьковатыми лилиями и рождественской выпечкой. – Не бойся.
Борджин подцепил пальцем лямку ее ночнушки, затем вторую. Напряжение стало почти невыносимым. Пульсация в члене была такой сильной, что Борджин с трудом сдерживался, чтобы не кончить. Ночнушка упала к ногам Антонии, оставив ее почти обнаженной. Сейчас разведет коленом ее ноги в стороны и вставит в нее сначала один палец, отодвинув в сторону ткань трусиков, затем второй. Мысли в голове Борджина путались. Он мог только смотреть на ее голую спину, с трудом сдерживаясь. Прикоснуться к ней… Борджин положил ладонь Антонии на плечо, провел по острым лопаткам, затем по позвоночнику, едва не воя от возбуждения. На большее его выдержки не хватит. Он отступил на шаг назад, пытаясь выровнять тяжелое, как после бега, дыхание. Антония была слишком чистой, чтобы поиметь ее вот так.
Борджин вышел из ванной и прикрыл дверь. Почти сразу послышался шум воды. Он представил, как Антония снимает трусики, а потом становится под горячие струи и пытается согреться. Сил терпеть больше не оставалось. Борджин расстегнул молнию на ширинке, одной рукой оперся о стену, а другой сжал твердый, как камень член. Ему хватило всего пары движений. Разрядка пришла так быстро, что Борджин едва удержался на ногах. Раньше он никогда не кончал с такой силой. Он надеялся, что Антония не слышала его глухие стоны. Борджин быстро избавился от брюк и трусов и вытер себя носовым платком с вышитыми на нем инициалами, который постоянно носил с собой. Не глядя бросив грязную одежду в шкаф, Борджин натянул мягкие спортивные штаны и запер входную дверь. В ванне все еще шумела вода. Сквозь приоткрытую дверь он мог видеть Антонию, промывающую свою густую гриву рыжих волос. Внутри, как по сигналу, снова растеклось горячее желание. От досады Борджин стукнул кулаком по крышке шкафа, понимая, как тяжело ему придется этой ночью.
Но она была здесь. Его Антония была здесь, с ним рядом. И если слова преподобного были правдой, и Господь на самом деле стучал в двери Борджина, то эта гроза была наказанием и спасением одновременно.
Отредактировано Elmore Borgin (2018-08-31 21:20:31)
