Дата и время: 25.06.17, утро.
Место: sweet home alabama
Участники: edgar & ian & erin
Краткое описание: the king is dead. long live the king.
Arcānum |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Дата и время: 25.06.17, утро.
Место: sweet home alabama
Участники: edgar & ian & erin
Краткое описание: the king is dead. long live the king.
На экране в третий раз за сутки высвечивается incoming call: oh god nooooooooo. Эдгар крутит смартфон в пальцах, стараясь не поддаваться иррациональной ненависти к средствам связи в целом и продукции samsung в частности. В итоге кидает не в стену, как хотел изначально, а всего лишь в противоположный конец гостиной, не особо беспокоясь за его сохранность: знает, что пушистый ковер смягчит приземление.
Звонки ведьмы он без тени сомнения принимает за отчаянные попытки привлечь внимание, снова прикинуться полезной. И если поначалу это слегка удивляет — Эрин кажется ему слишком категоричной в своей неприязни, чтобы активно искать встречи, — то потом начинает раздражать. Очевидно, личные счеты значат для нее меньше, чем призрачная возможность сделать свою жизнь капельку интереснее. Чего еще ожидать от полунищей девицы, уныло барахтающейся на социальном дне и не имеющей ни талантов, ни связей, ни перспектив.
Становиться чужим золотым билетом в красивую жизнь Эдгар не собирается; только-только перестает злиться на самого себя за то, что повелся, как идиот, на нелепые детские фантазии. Теперь история Эрин кажется смехотворной; он едва ли понимает, как вообще умудрился поверить в сказку о страшном некроманте, которого бедолаге пришлось завоевывать собственным телом. Допрос Саймона разбивает нестройное повествование в пыль. Обыск в заброшенной хижине посреди мертвой зоны подтверждает каждое его слово. В съемных апартаментах с видом на пролив арбитры обнаруживают только аккуратно сложенные рубашки и стерильную чистоту.
Это даже не удивляет.
Lakewood a36 пахнет елью и кипарисом. Он касается изящной палисандровой розетки, проводит кончиками пальцев по слегка шершавому светлому дереву, прислушивается к своим ощущениям. Визуально новая гитара нравится Эдгару больше классической — и слегка надоевшей — от martin. Изящная кастомная игрушка премиум-класса, которую хочется лишний раз взять в руки, дает сто очков форы непритязательному инструменту, хотя с окончательным вердиктом по поводу приобретения он определиться пока не может.
Чистый звук компенсирует своей жесткостью недостаток глубины. Эдгар обходится без тюнера — некоторым привычкам более полувека, и расставаться с ними он не планирует еще столько же; настраивает на слух и переходит к седьмому этюду вилла-лобоса. Играет, как и всегда, с закрытыми глазами: не хочет отвлекаться и вообще отдавать себе отчет в том, где находится.
(а заодно кем является)
Кем бы он ни притворялся перед собой и окружающими, эта страсть проходит через каждую новую личину красной нитью. Музыка дает возможность быть одновременно исполнителем и творцом; позволяет полностью очистить голову и расслабиться, оставив все проблемы в немаркированном черном ящике где-то в темном углу сознания. Нет ни одной проблемы, которая волновала бы Эдгара в момент, когда он перебирает струны. Он не думает ни об Эрин, ни о встрече с Анхарад, ни о нуждах коллегии: если субботний вечер, плавно перетекающий в воскресную ночь, для чего-то и придуман, то уж точно не для работы и женщин.
(по крайней мере эдгар, придумывающий аранжировку для заглавной темы the last of us, в этом всецело уверен)
Именно поэтому его так раздражают знакомые тихие шаги за спиной.
Он не оборачивается и не спрашивает, какого черта Соль забыла в его доме; почему не позвонила и как вообще отважилась войти без приглашения. Лишь нервный и чрезмерно резкий бой выдает, что он вообще заметил гостью: манера игры меняется не критично, но ощутимо, и любой более-менее внимательный слушатель способен понять, что ему, мягко говоря, не рады, но Соль либо невнимательна, либо считает свое дело важным в масштабах страны. Она подходит ближе. Эдгар нервно дергает плечом, с неохотой открывая глаза за мгновение до того, как треугольное лезвие входит сверху вниз; пробивая поперечную вену, проникает в легкое.
Мелодия обрывается на дребезжащей ноте. Выбеленную еловую деку заливает кровью, и он еще успевает подумать, что новенькая lakewood теперь, скорее всего, безнадежно испорчена. Эдгар не слышит собственного крика, когда Соль вытаскивает стилет; тянет ладонь к ране, пытаясь ее зажать, и оборачивается — растерянный и чересчур неповоротливый.
Стилет, которым она пользуется, не предназначен для режущих ударов, и Соль попросту по рукоять вгоняет его Эдгару в грудь. На посеревшем лице выделяются лишь запавшие потемневшие глаза; во взгляде, которым она его награждает, нет даже тени узнавания. Нет вообще никакой мысли: Соль таращится куда-то ему в переносицу, хотя с тем же успехом могла бы смотреть в сторону. Эдгар отшвыривает ее от себя со всей силой, на которую еще способен — девчонка ударяется о стену с удивительно мерзким звуком и оседает, не шевелясь.
Вопреки его ожиданиям, кровь не останавливается: течет также быстро, как если бы он был обычным человеком без всяких способностей к ускоренной регенерации. Эдгар кое-как вытаскивает из-под ребер архаичный мизерикорд, с отвращением учуяв в нем остатки какой-то магии — теперь уже не нужно гадать, какой именно. Струны вновь жалобно звенят, когда он пытается встать и неосторожно спотыкается о гитару.
Блядский смартфон лежит в противоположном углу. Ненависть Эдгара к компании samsung и всему, что она производит, принимает почти осязаемую форму. Еще больше он ненавидит собственный дом — просторная гостиная не меньше сорока футов в диагонали, и сейчас это расстояние кажется ему непомерно огромным.
Несправедливо огромным.
Злость сильнее страха, хотя к движению подстегивает и то, и другое. Он помнит, как получал раны намного страшнее и приходил в себя на исходе того же дня; наотрез отказывается признавать, что вот-вот сдохнет на перепачканном ковре, заколотый обезумевшей секретаршей. Эдгар кое-как поднимается на ноги и думает, что черта с два сдастся так просто.
(или нет — он осознает это, когда после нескольких неуверенных шагов падает на колени, кое-как выставляя вперед здоровую руку)
Пятна крови рисуют неровную траекторию: там, где он теряет равновесие, ее значительно больше. Эдгар уже не очень хорошо понимает, куда направляется и для чего. Оборачивается к выходу, на мгновение позабыв, почему не пытается выйти из дома и распугать соседей. Потом все же замечает крошечный прямоугольник из темного металла, почти скрытый длинным кремовым ворсом.
Бесполезная правая рука виснет плетью. Эдгар, качнувшись вперед, оставляет на обоях отпечаток ладони; тяжело опираясь на стену, оседает вниз и тянется к смартфону. Короткий миг радости лопается на губах кровавыми пузырями: чем дальше, тем тяжелее ему дышать из-за прогрессирующего пневмоторакса. Сознание постепенно гаснет, оставляя на поверхности лишь одну мысль: лучше бы он не обломался настроить блокировку по отпечатку пальца — нарисовать на экране верный узор получается только с пятой или шестой попытки, и он хорошо понимает, сколько времени потерял вместе со своими шансами.
Соль стонет, приходя в себя — по крайней мере, он не проломил ей по случайности череп, и может вовсю об этом жалеть, наблюдая, как она подбирает стилет. Последняя надежда на то, что сотрясение мозга приведет ее в чувство, тает одновременно с тем, как она направляется к Эдгару чуть пружинящим шагом.
Он, наконец, смиряется с тем, что это случится. Исходящий вызов не может изменить того, что Соль окажется рядом считанные мгновения спустя. Даже если Иэн ответит, даже если сорвется с места немедленно — он все равно умрет.
Мирозданию совершенно наплевать, хочется этого Эдгару или не хочется. Соль встает напротив него на колени и деловито примеряется к левой части грудины; касается окровавленной футболки и давит, нащупывая ребра. Неторопливо прикладывает острое лезвие между третьим и четвертым — он не может ни помешать, ни вдохнуть из-за заполнившей легкие розовой пены, — и всаживает прямо в сердце.
Эдгар живет еще четырнадцать секунд.
Иэн так и не отвечает.
Отредактировано Edgar Dryden (2018-08-04 20:21:13)
Свежо. Всего пятьдесят восемь градусов1. Небо за ветровым стеклом кажется застиранно-серым. За рулем такси — смуглый мужчина лет сорока, представившийся Мухаммадом. Она чувствует исходящий от него резкий сильный запах — пряности и что-то еще, что-то горькое, напоминающее жженую резину — даже когда он на скорости опускает стекло.
Мухаммад говорит (насколько Эрин может понять его ужасный иностранный акцент), что он из Пакистана, откуда-то из Мултана. Эрин безразлично смотрит в окно, но, поняв, что от нее ждут какого-то ответа, вежливо интересуется, большой ли город Мултан. «Больше Сан-Франциско», — отвечает ей Мухаммад, и его голос полнится неподдельной гордостью. Ее глаза полнятся облаками.
Такси сворачивает на юг (на Филмор-стрит) и становится можно разглядеть за плотным покровом облаков призрак солнца. Стылый ветерок, ворвавшийся в салон через окно водительской двери, приносит запахи еды из ближайших кофеен. Эрин тянется рукой к стоящему на подставке стаканчику с кофе. Кофе слишком крепкий и наполовину остыл, но Эрин не пить его собралась. Она сжимает картонный стаканчик в руках и наслаждается тем, как от ладоней по телу расходится тепло.
Мухаммад ведет машину уверенно и чуть быстрее, чем нужно — вся поездка занимает не больше пятнадцати минут. Эрин оставляет ему минимальные чаевые и несколько раз извиняется за это. На мясистом лице пакистанца с широким, свернутым набок носом расцветает беззаботная улыбка.
Эрин хлопает дверцей, и старый желтый форд уносится вперед под оглушительный рев пакистанского или турецкого хита, оставляя ведьму на сонном перекрестке Бродвей и Бьюкенен-стрит (этим воскресным утром жизнь здесь совсем не бурлит).
Ветер переменился, и пока Эрин идет к аккуратному белому особняку, собственные волосы так и норовят хлестнуть ее по лицу — его приходится прикрывать ладонью. Дойдя до ворот, она той же ладонью боязливо обхватывает один из черных металлических прутьев-вампиров — левую руку не так жалко. Врата оказываются открыты: одна из створок сдвигается бесшумно и совсем небольно. Наверное, ей стоило насторожиться.
Дверь тоже стоит незапертой. Прежде чем войти, Эрин несколько раз стучится и один раз зовет Драйдена по имени. Переступив порог без приглашения, она лишается большей части своей силы. На мгновение у нее отшибает дыхание. От тянущей пустоты внутри, появившейся после несильного удара в район грудной клетки — как будто кто-то кинул в нее подушкой, но также от тишины, от узнавания. Эрин беспокоит даже не то, чего она не чувствует: своей магии — а то, что она чувствует. Особняк Эдгара знаком и привычен, и это ощущение в корне отличается от тех, которые она испытывала, когда пару недель назад впервые ступила в дом безжалостного главы Арканума.
Едва уловимо пахнет цветами и больше ничем. Ровно до тех пор, пока она не видит темно-вишневые пятна на кремово-белом ковре в гостиной. В первую секунду ей хочется рассмеяться. Безупречная чистота в доме Эдгара всегда казалась Эрин немного ненормальной и отдающей театральностью. Она буквально вопила о том, что в его доме никогда ничего не роняют, не разливают и не рассыпают, и вот теперь кто-то пришел и заляпал всю его вызывающе чистую декорацию. Кровью.
Не вином, не вишневым соком, не лаком 18 оттенка от «Шанель» (хотя похоже) — кровью!
Потом она замечает Эдгара. Поле зрения резко сужается, остается лишь узкий черный коридор, на одном конце которого она сама, на другом — обмякшее тело Драйдена, полулежа привалившееся к стене. Эрин на всякий случай еще раз громко произносит его имя, надеясь, что он ответит. Но вряд ли он ответит.
Эрин понимает, что пора уходить, но вместо этого подходит ближе.
— Эдгар? — зовет она, присаживаясь на корточки рядом с ним. Вряд ли он ответит. Кожа Драйдена уже приобрела белесый трупный оттенок, а лицо застыло в неподвижности. Похоже на начало трупного окоченения.
Эрин опускает взгляд ниже. Футболка залита кровью. Выглядит так, словно над ней поработал дизайнер модной рванины. Эрин не знает точно, сколько ранений нужно нанести инкубу, чтобы точно его убить, но колотая рана в области сердца, по виду глубокая, выглядит достаточно смертельной.
От тела на ковре растеклась бурая лужа. Эрин проводит по ней рукой, ощущая под пальцами влагу. Края обсохли, но длинный ворс так и не высох полностью. Эрин откладывает эту информацию в дальний ящик сознания. Ей она точно не пригодится — Эрин не имеет даже примерного представления о том, за сколько высыхает на ковре кровь инкубов. Отличается ли она вообще от человеческой.
Ведьма знает одно: Драйден умер, практически лишив ее шанса отыскать убийцу родителей. Будь он жив, она, пожалуй бы, разозлилась на него за его высокомерие и чванливое недоверие, но он мертв. На ковре лежит труп. Труп не может вызывать никаких чувств: ни злости, ни жалости, ни вины. Труп — это просто труп.
Эрин встает, в последний раз оглядываясь на мертвеца. Она даже не может пожелать ему покоиться с миром, так как не верит в загробную жизнь. Да и кому «ему»?
Ее слегка мутит. В огромном помещении чем-то резко пахнет — наверное, смертью. Эрин помнит, что Саймон говорил ей что-то про вещества или гормоны, которые выделяют человеческие тела, когда умирают. Она не может вспомнить точное название той штуки, но не сомневается, что это — именно она.
Пальцы правой руки все еще влажные. Эрин уверена, что если опустит взгляд, то увидит на ладони бурые следы. Ей противно смотреть на собственную руку.
Она идет к выходу, обходя каждое кровавое пятнышко, которое видит. Какое счастье, что она не сняла кеды при входе!
Оказавшись на улице, Эрин с облегчением прислоняется спиной к двери, закрывает глаза и жадно вдыхает воздух без примеси посмертных миазмов. Чистый и прохладный, он входит в горло, как остро заточенный кинжал в…
— Ножны, — проговаривает она вслух, чтобы заглушить назойливые мысли. — Как кинжал в ножны.
Ее колотит, но задерживаться нельзя. Надо идти.
Она открывает глаза и задирает голову к небу, но видит металл. Пасмурную оцинкованную сталь. Сравнение с кинжалом больше не кажется таким удачным.
Эрин спрыгивает со ступенек и, распахнув ворота настежь, выбегает прямо в прихожую дома Эдгара. Ей требуется пара секунд, чтобы это осмыслить. Потом она в ужасе пятится к двери. Выбежав на улицу, Эрин, не оглядываясь, бежит к воротам, пробежав через которые вновь оказывается в доме Эдгара!
В третий раз она делает все правильно: нарочито спокойно выходит из белокирпичного особняка, прислушиваясь к ощущениям. Взывает к собственной магии, но чувствует лишь ее слабый отголосок. Дойдя до кованных ворот, Эрин приникает к прутьям и глядит сначала на недосягаемую улицу, а затем снова в небо, как никогда похожее на старое оцинкованное ведро. Ведро, перевернувшееся у нее над головой.
Попалась, мышка.
Двадцать или, может быть, пятьдесят бесплодных попыток спустя она вспоминает о телефоне, лежащем в переднем кармане джинсов. Эрин трясущимися руками вынимает его из кармана и нажатием нескольких клавиш снимает с экрана блокировку: в правом верхнем углу мигает красным значок батарейки. Индикатор заряда показывает 2%. Она успевает набрать номер Оливии и услышать единственный гудок, потом телефон превращается в бесполезный кусок пластика, и Эрин с силой швыряет его за ограду. Ей даже интересно, найдет ли она его в прихожей, если прямо сейчас вернется в дом.
Через час она почти готова сдаться. Окончательно опустить руки не дает лишь мысль о том, что сделают с ней арбитры, когда найдут тело Эдгара. По прикидкам Эрин это произойдет уже завтра: Эдгар не явится на службу, кто-то забьет тревогу, ну а дальше все и так понятно.
Еще через полчаса — часы на стене показывают без двадцати десять — она решается прибегнуть к последнему средству. Терять ей уже точно нечего.
Эрин тратит пятнадцать минут только на то, чтобы найти и ухватить остатки силы — пробиваться сквозь чужие чары, все равно что плыть в толще воды, глубже, глубже и глубже — зато когда ей удается, остальное выходит почти само собой. Реальность рвется с пугающей легкостью, в центре холла появляется мерцающая прозрачная рябь, и Эрин, набрав в грудь побольше воздуха, шагает в нее. Переход оказывается сложнее, чем ей помнится. Она вязнет в чем-то темном и абсолютно ледяном, сквозь смешивающиеся реальности слишком сложно дышать. На один пугающий миг Эрин кажется, что она застряла и обречена провести вечность в этом холоде, темноте и тишине, в которой нет даже дыхания, но в следующую секунду обнаруживает себя, тяжело дышащую, на Изнанке в окружении полупризрачных стен, испускающих бледное гнилушечное сияние. Ее старания, однако, оказываются напрасной тратой сил. Стены, оказавшиеся осязаемыми, лишены чего-либо, что можно использовать как выход — просто еще одна западня.
В десять двадцать пять Эрин лежит на полу в холле в мертвой тишине. Сама она предпочла бы находиться хотя бы на кухне, но попасть туда можно только через гостиную; идти в гостиную Эрин совсем не хочется, так что она просто лежит и иронизирует над ситуацией: если бы в доме Драйдена была нормальная защита, он бы не умер, а она не оказалась бы заперта с его остывающим телом. Ну кто, скажите на милость, выбирает чары, которые впускают всех подряд, но не выпускают никого?
Ее размышления прерывает тихий скрип открывающейся двери. Сердце сжимается от страшного подозрения.
— Нет, Оливия, стой! — кричит она, вскакивая на ноги. — Это ловуш… — Эрин выбегает в прихожую, и слова застревают у нее в горле, потому что вместо Оливии в светлой просторной прихожей стоит Иэн Брекенридж.
Эрин давит из себя улыбку.
— Привет, — громко говорит она, продолжая изображать радость, которую, очевидно, не испытывает, и, сделав несколько шагов навстречу магу, смотрит на него расширившимися глазами. — Я должна тебе кое-что сказать. Я этого не делала. Я приехала всего пару часов назад, меня привез таксист… — Интонация должна быть уверенной, но выходит почти умоляющей. А к дьяволу!
— Я думаю, я могу все исправить, — тихо, но абсолютно серьезно произносит Эрин, — думаю, я могу его оживить. — Спокойствие, с которым звучит голос, удивляет ее саму.
1. 58 °F — около 14,5 °C.
Он вязнет в тишине, глядя в окно. За стеклом вороны оккупируют площадку перед домом, деловито чистят перья и поправляют крылья, прыжками подбираются всё ближе, почему-то — очень отчётливые на фоне ночного пейзажа. Такая уйма пернатых должна производить массу шума, гомонить, устраивать настоящий птичий базар и будить соседей. Но — тишина. Иэн шагает к стеклу, прикасается к нему кончиками пальцев и делает это за мгновение до того, как птицы словно по команде срываются с места.
Мир моментально обретает звуки, клёкот и хлопанье крыльев залепляют уши, стекло осыпается вперемешку с перьями, кровью и вороньими ошмётками. По фону гулко разносится колокольный звон, такой знакомый, такой не подходящий к виду за окном, но такой похожий на…
Глотая ртом воздух, Иэн распахивает глаза и пялится в отсветы на потолке. Смартфон – в последний год пошёл на уступки современной моде — глухо вибрирует и мигает экраном ещё несколько раз, прежде чем погаснуть и снова погрузить спальню в плотную темноту. Он успокаивает дыхание, сгребает телефон под подушку и поворачивается на другой бок, на сухую, не взмокшую от его шеи сторону подушки. Утыкается носом в теплое плечо Кары, фыркает от щекочущих нос волос и притягивает её поближе, внезапно озябший летней ночью.
Бабуля Брекенридж сказала бы, что маг обязан прислушиваться к своим снам. Засыпая, Иэн радуется, что вряд ли когда-нибудь услышит от неё подобный совет, и надеется доспать остаток ночи спокойно.
Серым свинцовым утром он просыпается почти бодрым, не вылезая из постели проверяет, кому мог понадобиться несколько часов и несколько раз моргает, чтобы увидеть пропущенный звонок наверняка. Не вставая, перенабирает, слушает долгие гудки и сбрасывает перед включением автоответчика.
Мелочь, разумеется — Эдгар может быть занят, может спать, может потерять мобильник. Тем не менее, со своим Иэн не расстаётся ни во время похода в душ, ни за утренним кофе. Через полчаса после пробуждения набирает ещё раз и громко хмыкает, жалея, что Карина уже сбежала куда-то и не с кем поделиться кажущейся странностью происходящего. Воскресное утро все стремятся провести в своих кроватях за задёрнутыми шторами, но Эдгар-то способен проснуться, даже если рядом пискнет мышь — по крайней мере, так всегда казалось Иэну.
Он начинает нервничать спустя ещё один звонок и сброшенную в пустоту смску. Объективно причин для этого нет, но… Будь Иэн ему нужен — вряд ли последовал бы всего один вызов. Для успокоения звонит в его приёмную (тишина), непосредственно в кабинет (тишина) и по ещё одному, с трудом вытащенному из памяти номеру (нет, мистер Драйден сегодня не приходил).
Никаких причин для паники нет, убеждает он себя, натягивая первую подвернувшуюся в шкафу рубашку. Вызывает такси, по пути не выпускает телефон из рук и уже у самых ворот набирает ещё раз, рассчитывая услышать заспанный и недовольный голос. Не слышит. Почти наступает на валяющийся у ворот телефон – стекло пошло паутинкой трещин, Иэн морщится от мимолётного ночного воспоминания и проходит дальше. В глаза бросается приоткрытая на несколько сантиметров входная дверь.
(блядь)
И отвратительно тихо. Собственные шаги кажутся ему ужасно, невероятно тяжеловесными и громкими. Двумя пальцами он толкает створку и кривится, когда та скрипит, кажется, на весь квартал. Делает пару шагов внутрь и хочет во весь голос окликнуть Эдгара, но его опережают. Опережает.
— Что ты… — трясёт головой, с ярко выраженным непониманием глядит на девчонку сверху вниз, бесполезную и раздражающую, особенно после своей бесплодной попытки якобы им помочь. Он слышит, что она лопочет — по другому он это назвать не может — но окончательный смысл слов до него не доходит. Отодвигает ведьмочку с дороги и проходит дальше, чувствуя, что Эдгара он сейчас не найдёт — обострившиеся способности к восприятию фиксируют только одно живое, обладающее нечеловеческой аурой существо рядом с собой. Задаться вопросом, что она делает в доме Эдгара, не успевает.
И снова всё вокруг ватными комьями облепляет тишина, тошнотворная и густая как утренний лондонский туман.
Иэну всегда казалось, что у Драйдена в доме явный перебор с белым цветом.
Ему даже нет нужды подходить, отличить живое от мёртвого — тут даже никакая магия не нужна, даже не нужно уметь колдовать, чтобы с расстояния определить. Потерявший столько крови человек просто не может быть живым по определению.
(эдгар недовольно глядит на собственное раскуроченное плечо; кровь перестаёт течь буквально в первые минуты, а иэн готов поклясться, что практически видит, как срастается разодранная плоть, как работает дьявольская регенерация)
Иэн как-то механически проходит наискосок, глядя под ноги, на засохшие на ковре неровные кровавые росчерки, словно какой-то полоумный художник в творческом порыве оживить гостиную от души брызнул краской на ковер, да и решил на том остановиться.
Очень медленно переводит взгляд на ещё влажноватую на вид лужу крови. Выдыхает, хотя мертвецов видит не в первый и даже не в сотый раз в своей жизни. Кажется, опускается на колени, кажется, автоматическим движением проверяет пульс, которого нет, на залитой кровью шее. Находит силы заглянуть в обескровленное лицо; опускает не до конца закрывшиеся веки, оправляет светлые волосы, с некоторым усилием, грозящим перейти в остервенение, пытается стереть подушечкой большого пальца кровь из уголка губ. Её куда больше вокруг, Иэн мажет ею собственные рукава и, вероятно, брюки, но почему-то считает важным только это пятнышко, портящее его внешний вид.
Еще сильнее его портит смерть, которая никого и никогда не делала краше.
(как это — эдгар умер?)
Тишина заливает черепную коробку изнутри и Иэну кажется, что даже если он закричит, крик увязнет в этой проклятой тишине как муха в янтаре.
(ему хочется отхлестать эдгара по щекам, заорать, чтобы тот немедленно прекратил свои идиотские шутки)
Глаза почему-то застит, засыпает песком, когда Иэн поднимается и оборачивается к ведьме, трясёт головой, пытаясь очистить, забыть, стереть только что увиденное.
— … — по-рыбьи беспомощно открывает и закрывает рот, чувствует зарождающуюся внутри злость на собственную беспомощность и приманивает её ближе. Ярость куда лучше тупого оцепенения — он глядит на пальцы правой руки, чуть тронутые красным, и разминает их, будто что-то вспоминая.
— Не делала? — интонации проседают, обламываются, но Иэн очень старается. — «Он сам»? — злоба омывает почти приятной волной, согревает и проступает пляшущими на ладони язычками пламени. — Ты хоть, блядь, осознаёшь, — второй рукой он больно впивается пальцами в её плечо, притягивая к себе ближе, заставляя заглянуть в глаза, встряхивает как куклу. — Что ты натворила?! — приступ адреналина внезапно заставляет работать мозг; тот обрывками подкидывает детали произошедшего.
Непрошеной гостьей в этом доме она едва ли сильнее новорождённого котёнка, не противница Эдгару, тот бы скрутил девку в бараний рог, даже не вспотев.
Иэн громко втягивает носом воздух, опаляет ведьму ещё одним полным неприкрытой злобы взглядом, демонстрирует ей пульсирующее на ладони жёлто-рыжее пламя, но гасит его. Выпускает её, суетливо проходит несколько раз туда-сюда, прикрывает рот ладонью и прикрывает глаза, изо всех сил стараясь думать. Желание сжечь всё к ебаной бабушке — бабуле Брекенридж, чтобы ей славно в гробу лежалось — этому ощутимо мешает.
— Делай. Давай, делай, — он снова делает неуловимо быстрое движение до неё и почти силком подтягивает, подталкивает за плечо к трупу — как будто, если не называть его по имени, он перестанет быть Эдгаром. — Делай, ты же у нас у некроманта училась. Оживляй, воскрешай, я не знаю, что-нибудь делай, иначе ляжешь рядышком. Но поверь, это будет очень не быстро, — мужские истерики ещё хуже женских, так что Иэн умолкает, снова приседает у трупа, кончиками пальцев касается жёсткой веревки на запястье, старается максимально спокойно заглянуть в лицо Эдгара, впрочем, не уверенный, что хочет запомнить его именно так.
Поворачивает голову к Гвендолин, шумно выдыхает, прежде чем начать говорить практически в привычном, только чуть осипшем тоне.
— Если ты серьёзно. Если ты на самом деле серьезно. Что нам нужно?
Что смешно, потребуй она сейчас бедренную кость шестнадцатилетней девственницы и десяток белых павлинов — он бы достал.
Ещё смешнее такую привязанность мог бы прокомментировать Эдгар. Иэн совсем невесело усмехается — такую тему для шуток пропускаешь, инкубище.
Отредактировано Ian Breckenridge (2018-08-26 22:01:30)
Иэн Брекенридж проходит мимо, едва обратив на нее внимание. Он даже не удостоил ее вопросом.
Первый порыв: побежать за ним и притащить обратно, чтобы объяснить, убедить, да хотя бы просто выиграть себе небольшую отсрочку, прежде чем он увидит и вынесет приговор. Потом становится поздно, но она все равно идет, перебирая плохо слушающимися ногами, через силу, как Русалочка из сказки Андерсена, — с каждым шагом страшнее: каждый шаг, приближающий Иэна к гостиной, приближает, как ей кажется, ее смерть.
По объему пережитого страха, неопределенности, сомнений путь до гостиной — всего-то пара сотен футов, несколько десятков секунд — можно сравнить только с двумя часами отчаянных попыток выбраться из ловушки дома, и ко времени, когда они наконец доходят, измученное сознание Эрин отказывается что-либо испытывать. Она бредет за магом, как в полусне. Пушистый кремовый ковер — Эрин еще помнит его приветливую мягкость — проглатывает звук ее шагов и чавкает кроваво-красным («С аппетитом».) Брекенридж в коленопреклоненной позе. Склоняется над трупом бывшего напарника. Вставшая позади Эрин наблюдает с тупой обреченностью и отвращением к ненужной суете. Она видит: уловка не сработала: даже с закрытыми глазами мертвый Эдгар не стал похож на спящего. Поднявшийся Иэн Брекенридж походит лицом на мертвеца. И хватка у него мертвая; а глаза сухие, но огромные и абсолютно, полностью безумные. Эрин должна быть счастлива: справедливое возмездие почти свершилось — но она смотрит на Иэна, и в груди шевелится боль — непривычная, скребущая. «Они не должны так страдать».
Они — это арбитры, и конкретно эти два: монстры, убившие ее семью. У них может быть человеческих чувств — Эрин отказывает им в этом праве, иначе как ей их ненавидеть? Скорбящий Иэн Брекенридж не вписывается в ее картину мира, отравляет выпестованные фантазии о мести, заставляет сомневаться в себе: неужели она жалеет убийц родителей и сочувствует монстру, который скоро убьет ее саму?
Она следит за Иэном, не мигая и не двигаясь с места; сомнамбула — делай, что хочешь. Не пугается, даже когда он притягивает ее к покойнику; отмечает закрытые глаза и руки, безвольно лежащие на бедрах. Пахнет смертью. Эрин демонстративно проводит пальцем по холодной мучнисто-серой щеке («Труп — это просто труп».) — это просто труп, мистер Брекенридж. Потом, украдкой, вытирает руку о край рубашки — на темной серо-синей ткани следы не должны быть сильно заметны. Ее пробирает лишь в самом конце. Пробирает, еще до того, как ей удается уяснить суть сказанного, от одного только тона. Ученица некроманта понимает: он серьезно; понимает: он не собирается ее убивать; и отводит глаза. В руках, в груди, во всем теле появляется чувство — нет, не страх. Решительно нет. Иное, куда более жуткое и темное; она давно его искоренила, но не забыла — забыть так и не смогла.
— Я серьезно, — подтверждает она спокойно (что-то подсказывает Эрин, что эмоциональность Иэн Брекенридж может принять за доказательство ее несерьезности) — хладнокровная, опытная ведьма, посадившая под замок упирающегося изо всех сил подростка: «Нет, нет, нет! Я не буду! Я не должна!»
— Записывай, — говорит Эрин, вставая, — ну или запоминай.
Она диктует:
— Кровяная мука, костная мука, человеческий прах — чертить. Курица или кролик — любое животное — убить. Свечи, сгодятся и чайные, по одной на каждый год его жизни, — ведьма кивает на труп, осознавая, что чувствует себя все менее уютно в присутствии мертвеца, которого пора начать воспринимать как кого-то, а не как что-то. — Кадильница, одна. Травы, я напишу какие. Одна человеческая жертва. — Эрин болезненно улыбается, упиваясь полнейшей безнаказанностью. Надо же как-то разрядить обстановку перед началом бесплатной учебной экскурсии в Ад — эксклюзивно для Иэна Брекенриджа, омерзительно для них обоих.
— Черную краску — закрасить окна, — продолжает она, как будто и не прерывалась. Говорить об ингредиентах легко — это просто вещи, неодушевленные, как остывшие мертвые тела. Человеческая жертва нужна, но пока можно говорить о других аспектах ритуала, мучительную правду можно не вспоминать («Еще минуточку».)
Правда состоит в том, что у любой магии есть цена, и цена за темную магию — самая высокая. Жизнь за жизнь, смерть за смерть, но это не самое худшее. Жертва — не есть расплата, она умрет, но отдача настигнет чернокнижника. Избежать ее нельзя, но можно перенаправить, заставить расплатиться кого-то другого — другую жертву. Две жертвы — вот цена за самоуверенность Драйдена, вот цена за жизнь Брекенриджа, вот цена за благосклонность обоих, и платить нужно вперед.
По ногам ползут мурашки. Эрин идет в сторону незашторенного окна.
— Дневного света быть вообще не должно. Можешь купить плотную темную ткань, но лучше — краску.
Небесный пейзаж будто бы стал светлее. Дразнит или дает надежду? Эрин не знает и отворачивается от окна и бесконечно свободного города за ним. Сжимает кулаки. Если бы ее магия была с ней, то она бы подожгла залитую кровью гитару или что-то еще.
Она чувствует вину.
— Будем отдавать собственную кровь и силу. — В напряженной, пристальной тишине слова звучат еще более кощунственно, чем звучали до этого в ее голове. Эрин не может до конца поверить, что у нее язык повернулся произнести это вслух.
— Ты готов? — спрашивает она. Между строк: «Нарушить законы магии? А умереть?».
Может Эрин и кажется, но во взгляде Брекенриджа она видит решимость человека, уже сшагнувшего в бездну.
О том, что они будут делать, она рассказывает сбивчиво, проглатывая слоги и целые слова, как всегда, когда возбуждена и волнуется сверх меры. Отвечая на вопросы, торопится так, словно можно еще опоздать. Они оба торопятся, двое опоздавших, и не сводят друг с друга глаз, как собратья по несчастью, увязшие в зыбучем песке.
— Изложу все в подробностях, — обещает Эрин, провожая мага к выходу; закатывает глаза. Может себе позволить: «i» значит indispensability1 и impunity2.
И все же… ждать долго, одиноко и страшно.
1. Незаменимость (англ.).
2. Безнаказанность (англ.).
С одинаковой лёгкостью он воспринимает как информацию как про свечки, так и про человеческую жертву. Сегодня он второй раз за две сотни лет на коленях склоняется перед телом по настоящему близкого человека, но впервые получает шанс всё исправить. Призрачный — ведьме он всё равно до конца не верит — но и это лучше, чем потом носить цветы к холодной мраморной плите.
Он слушает её, не глядя, фиксирует в памяти каждый пункт, а сам обшаривает глазами гостиную, запечатлевая всё, что пропустил в первые минуты, чему не придал значения.
Убеждается в собственной правоте, что не уничтожил девочку на месте: и неровная полоса крови, и валяющаяся в нескольких метрах гитара, и телефон рядом говорят о том, что Эдгар хоть и расставался с жизнью крайне паскудно, но происходило это на протяжении как минимум нескольких минут. Наверняка видел, кто пожаловал за его жизнью, а когда понял, что не справляется… Иэну снова делается холодно, но он гонит прочь все возможные «если бы». Если всё сложится, они из первых рук узнают, кто убил Эдгара Драйдена.
а если бы он поднял трубку? а если бы успел добраться? если, если, если…
— Что? — отвлекается и, наконец, перестаёт растворяться в окружающих его деталях, собирается и даже как-то приосанивается, поднимаясь на ноги. А когда понимает, что именно она предлагает, выглядит не возмущённым, не скорбящим, не растерянным, а абсолютно по-человечески озадаченным. В тёмной магии он не дока, скорее — абсолютный дилетант, но даже не нужно быть магом, чтобы представлять, как покупается жизнь.
Она пускается в торопливые объяснения, а Иэн пытается представить, каковы у них обоих шансы влить в Эдгара достаточно силы и не разменять одну жизнь на две. Хотя, даже при самом удачном раскладе они походя преступают сразу два закона, нарушение каждого из которых карается смертной казнью. Два смертных приговора на двоих — это почти весело и достаточно символично.
— Готов, — он не спорит; множить и свои, и наверняка её сомнения Иэн пока что не планирует. — И, надеюсь, ты осознаёшь, сколько сил ему нужно.
Впрочем, и это символично тоже — сколько раз Эдгар делился своей энергией, подчас рискуя угробить себя самого. Вероятно, настала пора вернуть должок. Хотя бы часть оного.
— И, Эрин, — он притормаживает на пороге, впервые обращаясь к ней вслух по её новому имени. — Тогда, десять лет назад. Я правда не знал, — любой, кто хоть немного с ним знаком, может предположить, что Иэн извиняется. Это чувствуется и по интонации — к таким словам Иэн не привык, а потому скорее выдавливает, чем произносит их нормально; они режут ему язык и застревают в горле, так что он предпочитает ретироваться, не дожидаясь её реакции и ответа.
То, что рубашка измазана в крови, он замечает только за воротами дома и небрежно накидывает иллюзию на замаранную одежду. Тратить время на её смену впервые за долгое время кажется ему бессмысленным.
Перечисленный Эрин список он повторяет несколько раз про себя и начинает с самого обычного супермаркета. Чем меньше следов в лавочках для иных — тем лучше. А так, ходит гость из Лос-Анджелеса, органические удобрения приобретает — что ж тут странного? Кроме муки, костной и кровяной, обнаружившейся в отделе удобрений, на кассе Иэн пробивает тридцать две упаковки со свечками, пару банок краски и пару валиков – не обломится и ведьме поработать маляром. Подумав, сгребает из прикассовой стойки несколько пачек с влажными салфетками — лишними не будут. В меру возможности улыбается кассирше — да, наборчик занятный — и сваливает покупки в полотняную хозяйственную сумку.
В ближайшей аптеке находит часть нужных трав, в человеческом эзотерическом магазинчике — размалёванная продавщица и переизбыток тёмных драпировок — кадильницу. У ведьмочки седьмого уровня в одной из тех лавок, каждую из которых они обошли совсем недавно, добирает нужные травы и, максимально очаровательно улыбаясь, человеческий прах. По собственной инициативе докупает пару атамов с чёрными искусно изготовленными рукоятями и несколько амулетов. Последние — ширпотреб, мелкие магические аккумуляторы, но и заключённые в них крохи энергии могут оказаться нужными в какой-нибудь критический момент.
В последнюю очередь выбирает в зоомагазине белого кролика с красными глазами.
Примерно через два часа он снова появляется на пороге дома, еще около часа они с Эрин тратят на то, чтобы подготовить (изуродовать, сказал бы Эдгар, если бы мог) гостиную. Он даже спускает ей несколько командный тон — убери, принеси, унеси, поставь вон там — и проявляет недовольство и нетерпение только тогда, когда она начинает возиться с травами и оставляет его заниматься свечами.
Триста тринадцать штук он спешно распихивает по всем доступным поверхностям, которых не так-то уж и много. На несколько секунд зависает у каминной полки — совместное фото, сделанное ещё в Лондоне, вызывает прилив грусти, но оставшиеся свечки он расставляет по полу с лёгкой полуулыбкой. Как можно бережнее, придерживая под затылок, оттягивает Эдгара к центру комнаты, снимает с запястья верёвку, в которой уже не чувствуется никакой магии, откладывает к фотографиям.
Купленные амулеты вручает Эрин — пусть колдовать она и не может, но дополнительный резерв ей точно не навредит. Сам же уповает исключительно на собственные запасы, стараясь не думать, что их может и не хватить.
Чёрные провалы окон погружают комнату в темноту. Её разбавляет только неровное мерцание свечей (зажги сам, не со спичками же возиться), когда Иэн перерезает глотку кролику кухонным ножом — тот высоко пищит, подобно большинству животных, что чуют свою смерть — и окропляет ею оба очерченных Эрин круга. Кровью — и магией; ведьма, вероятно, тоже чувствует на секунду взметнувшийся из ниоткуда — с той самой стороны, не иначе — порыв ветра, от которого сердце Иэна пропускает пару ударов.
— Ну, что? — облизывает пересохшие от волнения губы, кухонный нож меняет на ритуальный, копию того, что уже держит в руках Эрин. — А ты готова? — копирует ее тон несколько часов назад и вкладывает в него примерно тот же самый смысл.
Её кровь быстро сохнет, слегка стягивая кожу на его предплечьях и лбу; ладони, верно, саднит у обоих. Но Иэн старается не морщиться, поскольку Эрин не ведёт и бровью, даже когда они — безумное братание на крови — сцепляют руки, а Иэн, работая скорее на силе, нежели на реальных умениях, увязывает их троих в единое целое. Чувствует себя донельзя странно, когда начинает ощущать Эрин (слабо мерцающий огонёк, придавленный магией чужого дома) и Эдгара (даже не тлеющие, погасшие холодные угли) собственным нутром. Инстинкты вопят, разум требует немедленно разорвать всё это безобразие, дистанцироваться от неживого. Иэн судорожно вздыхает, вопросительно глядя на ведьму, уже не решаясь что-либо говорить вслух: получилось?
Комнату заполняет густой запах разнотравья, навевая мысли о лавке знахаря, а Иэн начинает читать заклинание. Чужой незнакомый язык царапает рот изнутри, магические формулы, что должны звучать мелодично, почти песенно, поначалу выходят рваными, нервными. Но вместе с первыми словами начинает работать магия, а значит, ему и не надо знать перевод колючих слов; он просто даёт энергии течь, концентрируется только на ней, временно отрешаясь от неуверенности, сомнений — и сосущего где-то глубоко внутри страха.
Сперва ему кажется, что они тратят магию втуне, сливают ее бездонную пустоту. Первое время он даже использует только собственные резервы, беря от Эрин самые крохи. Джентльменствовать перестаёт уже минут через семь, когда прикидывает, что до конца ритуала его одного не хватит. Ещё через десять подумывает опуститься на колени, через двадцать — опускается, спустя двадцать пять — садится на пятки.
Заклинание и впрямь работает, направляет магию нужным им образом, наполняет мёртвое тело перед ними если ещё не жизнью, то чем-то очень похожим, раздувает угольки. Иэну же кажется, что он горит изнутри — неведомая доселе тяжёлая магия струится по жилам, сушит рот, оставляет на языке странный тягучий привкус и пульсирует где-то в затылке. Он продолжает: берёт силу у Эрин, уже не стесняясь, вплетает ее энергию в заклинание не тонкой струйкой, но полноценным потоком.
Заключительная фраза взлетает к потолку и оседает на них секундой тишины, одной из самых долгих в его жизни; той, что оканчивается то ли свистящим вздохом, то ли хрипом Эдгара — последним в той жизни и первым в этой.
— Я помню, — шепчет в ответ на красноречивый взгляд Эрин, не разрывает связь. Просто вернуть Эдгара к жизни мало, стоит оборвать магию — и останется только смотреть, как он умирает второй раз за последние сутки. Так что Иэн продолжает вливать, впихивать, вталкивать в него энергию, поддерживающую жизнь, запускающую регенеративные процессы, не дающую повторно изойти кровью.
— Давай, сукин ты сын, — одними губами и не факт вообще, что вслух; не заклинание, разумеется, но так становится хотя бы чуточку легче.
Отредактировано Ian Breckenridge (2018-08-10 02:00:05)
У женщины, что касается его щеки, светлые, точно лен, волосы, а глаза кажутся не зелеными — серыми. Он перестает понимать, где находится и почему; силится что-то разглядеть в смазанных и нечетких чертах ее лица; хочет назвать имя, но не может выговорить даже совсем короткое, простое слово.
(ида?)
Долгожданный вдох обрывается клокочущим звуком где-то в груди. Эдгар кое-как переворачивается на бок, чувствуя, что иначе захлебнется кровью и пеной. Мир ограничивается кусочком паркета и надсадным кашлем, разрывающим легкие; неприятно и не слишком похоже на загробное путешествие, из чего какая-то часть его сознания приходит к весьма обнадеживающему выводу: судя по дерьмовой палитре ощущений, он точно не сдох.
Либо попал прямиком в ад.
Больше всего ему хочется подтянуть ноги к груди, прижаться лбом к коленям и счастливо отключиться. Вместо этого Эдгар кое-как выпрямляет руки и тут же чуть не падает, только приподнявшись. Приступ тошноты скручивает внутренности. Крови на замызганном полу становится еще больше.
Он лишь теперь понимает, что в гостиной не совсем темно. Кое-как вытерев рот, осмеливается перевести взгляд в сторону — тошнить тут же начинает снова, словно накануне он пил до потери пульса, и теперь больная голова реагирует даже на движение глаз. Первая свеча находится совсем рядом с его пальцами: еще несколько дюймов, и можно было заехать рукой прямо в горячий воск. Недоумение растет. Растет и ощущение чужого присутствия.
Комната пляшет вместе с гостями, стены складываются карточным домиком, потолок резво несется навстречу. Он разворачивается всем телом и едва не отключается сразу же: мозгу явно требуется больше времени, чтобы начать не просто фиксировать, но и как-то анализировать все то, что творится вокруг.
(иэн?)
Недостающие кусочки никак не становятся на место. Растерянность, волнение и страх накладываются друг на друга слоями — еще чуть-чуть, и из его эмоций можно будет сделать лазанью. Эдгар отводит пустой взгляд, не в силах сосредоточиться на чем-то одном; тянется к плечу, потом кладет руку на грудь. Испачканная футболка кажется жесткой от высохшей крови, но он все еще не может сделать из этого вывод: ни о том, сколько прошло времени, ни о том, что магия, очевидно, сошла на нет.
Ткань трещит и разъезжается.
(она ударила его прямо сюда)
Под багровой запекшейся коркой, которую он сцарапывает ногтями, нет ничего, что могло бы напомнить о глубокой узкой ране.
(она проткнула его, словно бабочку, которую насаживают на иголку и смотрят, как та бьется)
Самая обычная кожа со свежей царапиной.
(ложь!)
Воздуха снова не хватает. Он еще ниже опускает голову, делая мелкие частые вдохи и выдохи. Из комнаты будто выкачивают кислород: Эдгар никак не может наполнить им легкие.
Это происходит не с ним. Сердце — здоровое, сильное, — разгоняет кровь по живому телу. Стучит о ребра быстро, еще быстрее, словно стремится наверстать упущенное и отработать вынужденный перерыв.
(эдгар еще не соглашается, но каким-то образом понимает, что этот перерыв все-таки был)
— Иэн? — вместо «какого хрена», и «почему», и «что за». Он уже не стесняется озираться, цепляясь взглядом за одинаковые свечи — десятки, сотни даже, — нарисованные на полу круги, заляпанные краской окна. От душных запахов разнотравья слезятся глаза.
Или не от них.
(она хотела убить его)
Все выходит из-под контроля.
(она его убила)
Эдгар вскидывает руку, уловив движение; демонстрирует раскрытую ладонь — не подходи ко мне; не приближайся. Чужая речь сплетается в русалочью песнь: доносится как будто из-под воды, нельзя разобрать ни слова.
— Ты не мог успеть, — еле слышно произносит на выдохе. Увязать детали в единое целое не получается: ему проще признать собственную смерть, чем что-то другое.
— Ты бы ни за что не успел, — совсем невнятно шепчет Эдгар.
(ложь, ложь, ложь!)
— Холодно, — зачем-то признается он, уставившись на дрожащие пальцы.
Отредактировано Edgar Dryden (2018-08-11 14:28:15)
Жадно, с каким-то извращённым любопытством впиваясь взглядом в захлёбывающегося собственным дыханием Эдгара, Иэн думает, что реальность с книжными выдумками не имеет нихрена общего. Никаких «тебе говорю, встань!», даже близко не «сел и стал говорить»*. Видимо, и в первый, и во второй раз жизнь даётся в максимально кровавых и нервирующих нормального человека декорациях. Пока ощутимая разница только в том, что Эдгар начинает дышать сам, без всяких дополнительных стимуляций вроде докторского шлепка по заднице.
Иэн надеется никогда не узнать, что испытывает вернувшийся с того света человек, но почти физически ощутимой связи между ними хватает, чтобы ощутить отголоски эдгаровых чувств. И библейская радость и умиротворение явно не в их списке.
(да и кто бы надеялся, что сразу после воскрешения он встанет и любезно всем предложит выпить чаю?)
Чужой страх мешает — как будто ему недостаточно своего собственного — и только прибывает после взгляда, которым Эдгар скользит по обновлённому ими интерьеру прежде чистенькой и светлой гостиной.
(без кислорода мозг умирает за сколько минут?)
Облегчение накатывает, смывая груз чужих эмоций — Иэн даже немного выпрямляется — когда становится понятно, что Эдгар, пусть пока и не может сообразить, что происходит, тем не менее, изо всех сил пытается это сделать.
Иэн чувствует, как к лицу прилипает попахивающая безумием улыбочка — жив! получилось! — трясёт головой как игрушечная собачка на приборной панели автомобиля, не умея сказать что-либо дельное в ответ. Только приподнимается и тянется к Эдгару, впрочем, сразу останавливается, примирительно поднимая ладони. Тут же соображает, что в его исполнении этот жест куда чаще фигурирует в качестве агрессивного, опускает руки ниже и только сейчас получает возможность увидеть, что пара серебряных колец почернела и потрескалась, уже отдав вколоченную в них про запас энергию. Скверно.
Он черпает от Эрин, избегая глядеть на неё, но и без того чувствуя, что ведьме приходится куда как менее сладко, чем ему самому.
— А я и не успел. Но мы это поправили, — отвечает в тон, как шепчут в разговоре с потерявшими от простуды голос людьми. И вряд ли сильно проясняет этим происходящее.
По обнажённой спине стекает капелька пота и Иэн волнуется, как бы выступившая на лбу испарина не размыла незамысловатый узор. Несмотря на то, что видимых ран больше нет, он боится разрывать связь, пока не убедится на сто процентов, что дальше Эдгар может сам.
— Извини, но пока обойдёшься без пледа, — вместо какого-нибудь одеяла он щедро делится энергией, не уверенный, впрочем, хватит ли одной почти что насухо выжатой ведьмы и изрядно выложившегося мага, чтобы напитать его в достаточной мере.
Несмотря на то, что изнутри его всё ещё жжёт горячечным жаром последствие заклинания, что в комнате душно и чадно, холод трогает кончики пальцев и пересчитывает позвонки. Иэн ведёт плечами, будто собираясь размяться, хотя и знает, что этот озноб простой зарядкой не прогнать.
(если бы не сердобольная дурочка — приволок бы кого-нибудь ему на завтрак)
— Ты что-нибудь помнишь? — более вразумительного вопроса не изобретает, а интересоваться самочувствием не видит смысла, чувствует и так. Бросает один краткий взгляд на Эрин — под светлыми глазами залегли глубокие тени, а черты лица вроде как слегка заострились. Зеркала у Иэна нет, но и без него он предполагает, что сам вряд ли смотрится сильно лучше, так что ещё немного — и Эдгар будет выглядеть здоровее всех прочих присутствующих.
— Кто? Эдгар, кто это был? Кто так в гости удачно зашёл? — пристраивает, наконец, руки на коленках и склоняется к нему поближе, всматриваясь в опущенное лицо и одёргивая желание взять его за руку. Инкубам так должно быть проще, как когда-то давным-давно, уже точно в другой жизни говорил сам Эдгар, но даже учитывая все обстоятельства, благотворительным фондом Иэн себя не ощущает. Не настолько.
Вместо этого активно тянет силы у Эрин. Милосерднее было бы не жадничать, поделиться самому — но отдавать своё, накопленное не за день, и не за два чудовищно жалко, что-то внутри активно сопротивляется, предпочитая более простой вариант. И он берет, берёт по праву сильного и на том простом основании, что такая возможность в принципе есть.
И потому что — об этом Иэн вряд ли скажет вслух — жертвенно умирать даже ради самых близких людей он пока как-то не готов.
*евангелие от луки 7:14-15
«Я правда не знал», — говорит ей Иэн, но вместо облегчения она ощущает всем своим существом раскаленную добела ненависть.
Он не знал — мук совести? (Не страдал кошмарами, напоминающими о содеянном? Не жил под гнетом неизбывной своей вины? Повезло ему!) Он не знал — что это меняет для нее?
Ей хочется напомнить ему «незнание не освобождает от ответственности», хочется орать, проклинать его за эту неуместную попытку оправдаться, выплюнуть в лицо «ты все равно убийца, не прощу ни за что и никогда» или взмолиться «воскреси их. давай воскресим их, и все будет забыто и прощено», только она знает: дело не в прощении, и это даже близко не раскаяние, это обычная циничная перестраховка. Старый маг знает, что для совместной магии требуется единение и доверие, и, как может, пытается его добиться. «Все ради Эдгара Драйдена».
— Прощаю от всего сердца1, — шепчет Эрин ему в спину, потому что так надо, но если бы Брекенриджу вдруг вздумалось обернуться, то он увидел бы, что ни в ее взгляде, ни в выражении лица нет ни намека на милосердие и прощение.
И все же, чтобы колдовать, ей нужно как-то примириться…
Пламя в мыслях унимается задолго до его возвращения. Горечь и обида прогорают дотла, оставляя после себя выжженную долину тщательно обдуманного спокойствия. Эрин не простила, но больше не ненавидит и может принять участие в ритуале.
Несколько часов ожидания.
Час подготовки.
Время вступить в насыпанный двойной круг.
Часть Эрин, мучающаяся необходимостью спасать того, кому она еще пару недель назад страстно желала смерти, бунтует, давит на нее, мысли остановиться пока не поздно, убежать, что-нибудь испортить рождаются в голове сами по себе, властный голос, считающий предстоящее действо предательством, настойчиво велит не начинать — мало ли что она там решила.
Эрин не чувствует, как пробужденная Иэном и кровавой жертвой магия круга огораживает их невидимой стеной. Пламя трех сотен свечей колышется в унисон — один раз, второй. «Круг замкнулся. Оба круга». В эту секунду исчезают последние колебания. Эрин кивает Иэну на его вопрос, а дальше думает только о ритуале. (Внутри нее бушует шторм, но ритуал, строгая последовательность действий, оказывается реальным спасением, путеводным маяком, который помогает избегать сомнений. Разум цепляется за знакомые ориентиры: какой рукой принять атам, как глубоко взрезать ладонь, какой кровавый знак нанести первым — и игнорирует все остальное.) Приходится полагаться только на память — магии Эрин поначалу не чувствует вовсе.
Она никогда не слышала, чтобы заклинания читали так, и почти готова вмешаться. Вязь слов до́лжно произносить на одном дыхании, как необыкновенную непрерывную песню, арбитр же выговаривает каждый звук с остротой хорошо заточенного лезвия, по привычке, видимо. В какой-то момент Эрин кажется, что звуки его голоса заглушают скрип ворот посреди бескрайней пустыни, отчего мелкие волоски у нее на теле немедленно встают дыбом.
«Вот оно», — думает Эрин, позволяя себе улыбнуться.
Каждая минута Иэна наполнена кропотливой работой с невидимыми энергиями — настоящей магией. Для Эрин ничего не меняется ни через пять минут, ни через десять, пока наконец ей не начинает мерещится странное тянущее ощущение в груди и животе. Первое время оно не доставляет дискомфорта, но становится настойчивей каждый раз, когда она пытается двинуться. Потом наваливается слабость, Эрин чувствует, что ее, как магнитом, притягивается к полу. Тяжесть и боль разрастаются до размеров огромной сосущей раны. Она опускается на пол, скрещивает ноги, и время, до поры, перестает существовать.
Эрин учащенно дышит; дурманящие ароматы трав, окружают ее, как незримая армия суккубов (она даже слышит что-то похожее на хлопанье кожистых крыльев), и забиваются в легкие. Она не сводит глаз с сидящего напротив Иэна, вслушивается в каждое его слово (и все равно пропускает мимо ушей больше половины — сохранять сосредоточенность все сложнее), следит за его движениями, пытаясь найти в них хоть какой-то подвох, но не находит. Иэн Брекенридж честно отрабатывает свою роль и не делает ничего, о чем они не договаривались, но для Эрин это не утешение, а скорее повод для беспокойства. Похоже, она ошиблась в расчетах, а если так…
Она готова потерять сознание, когда
Иэн замолкает — момент истины — и опустившееся безмолвие прорезает хриплый прерывистый вдох.
Слабая улыбка.
«Вот как все должно быть».
Вот чему должна служить магия, не смерти, но жизни, как всегда учила мама. Ее охватывает ликование («Получилось!»), свечи как будто разгораются ярче. Эрин думает, что продержится еще несколько минут, с силой вонзает ногти в ладонь, чтобы отогнать обморок, и несколько раз моргает. (Осталось потерпеть всего несколько минут, потом сосущая боль пройдет, оживший Эдгар вернет ей магию, и она сможет наконец лечь на пол…)
Торжество живительно только первые тридцать секунд. Слабость быстро возвращается, Иэн что-то говорит Эдгару (из-за гула крови в ушах Эрин не может разобрать, что именно) и продолжает тянуть из нее жизнь. Эрин чувствует первые признаки паники (где-то внутри загорается предупреждающий сигнал: беда. Заслуженная кара за шестьдесят минут, проведенных в доверчивом бездействии), безуспешно пытаясь отогнать тошнотворное ощущение неправильности. В полном отчаянии смотрит на мага.
— Достаточно, — слабо тянет она и чуть громче: — хватит!
Ей нужно разрушить чары. Как? Ее настигает смутное озарение, которое растворяется в наползающей со всех сторон темноте прежде, чем она успевает его ухватить. Серая фигура перед ней исчезает, погребенная во тьме. От взгляда на собственную руку накатывает дурнота.
«Рука! — и. — Ну пожалуйста».
Эрин тянется к знаку, темнеющему на руке, вроде бы скребет по нему ногтями и проваливается во мрак.
1. Эрин ненамеренно допустила отсылку к словам Иисуса: «Так и Мой Небесный Отец поступит с вами, если не простите брата от всего сердца» (Мф. 18:35).
Они это исправили, говорит Иэн.
Исправили.
Знание, от которого так старался отгородиться его разум, очевидно в своей простоте. Эдгар сжимает трясущиеся пальцы в кулак, зачем-то снова окидывая гостиную взглядом. С некоторой жалостью смотрит на мертвого белого кролика, которого не заметил прежде. Чтобы не поддаваться панике, цепляется за мелочи: отмечает, что они начертили два круга вместо одного, принюхивается к смеси стоящих в воздухе ароматов, вспоминая, какой и для чего обычно используется. Узнает гилеадский бальзам — кто-то не стесняется явных библейских отсылок, — сандал и мирру. Морщится, услышав перебивающую все остальные запахи корицу. Не считая смол и пряностей, из которых приготовлен бальзам, набор кажется стандартным: защита и лечение, десять долларов в любой мелкой магической лавке. Только учуяв что-то необычное, Эдгар подается вперед и снимает с чадящей кадильницы верхнюю чашу. Мрачно, но без удивления разглядывает полуистлевший сухой клубок, лежащий в исподней.
Иерихонская роза суть воскрешение.
Он слышит слабый голос Эрин, но не реагирует — как и Иэн, кажется; сидит, спрятав лицо в ладони, и ждет, пока в норму придет учащенный пульс. Меньше всего ему хочется скатиться в истерику и отрицание; успокоиться не в пример сложнее. Смириться пока не получается вовсе.
Сколько законов они уже нарушили? Эдгар не считает себя фанатиком, готовым впадать в священную ярость при первом же намеке на трансформацию или вмешательство в чужой разум: он лишь принимает эти запреты, но не чувствует особой веры в те из них, что морально устарели несколько столетий назад.
(разве он сам не пользуется трансформацией практически постоянно?)
(разве вампиры не подчиняют людей своей воле, умудряясь не попадать под действие ограничений?)
И, тем не менее, даже в его сознании есть безусловный барьер, просто заглядывать за который — практически преступление. Границы жизни и времени священны для любого, кто хоть сколько-нибудь знаком с магией. Для любого — но не для Эрин, судя по всему. И теперь уже не для Иэна.
Эдгар со стоном опускает голову, смыкая пальцы в замок на затылке. Прикидывает варианты, зная, что должен сделать, но не представляя, как именно.
Убить Эрин самому? Задача, сопоставимая по сложности с утоплением котенка. Или, если вспомнить антураж комнаты, кролика: лишить жизни высушенную до полубессознательного состояния ведьму и того легче. Хватит одного короткого движения, чтобы свернуть ей шею — милосердно и быстро, в знак благодарности за собственное спасение, — но что потом?
(он слишком хорошо понимает, кому придется вынести второй приговор, и отчаянно жалеет, что она проводила ритуал не самостоятельно: ситуация разрешилась бы не в пример быстрее)
— Соль. Это была Соль, — кое-как выдавливает Эдгар. Предаваться невеселым размышлениям и дальше мешает Голод, который возвращается в момент, когда Эрин сцарапывает с руки печать. Связь, благодаря которой он вытягивал из нее энергию, рвется, оставляя жгучее неудовлетворение и даже злость: чужеродная сила почти целиком уходит на регенерацию, остаются жалкие крохи — и навязчивое желание выбрать ее целиком.
А потом переключиться на Иэна.
— Я думал, что ее зачаровали, но... уже не уверен, — он заставляет себя говорить и концентрироваться на воспоминаниях. На ее пустом взгляде (был ли он пустым в самом деле?). На сочувственной гримасе (показалось или нет?). На чем угодно, кроме повторяющихся мыслей о том, что Брекенридж, мать его, сидит напротив, и той магии, что доступна Эдгару прямо сейчас, хватит с лихвой.
Часть ее, бесконтрольная и провоцируемая единственно Голодом, уже неторопливо разливается вокруг. Он облизывает пересохшие губы и выпрямляется. Пошатывается, но сохраняет равновесие: зажившие раны больше не беспокоят, слабость от потери крови тоже постепенно проходит. Смотреть Эдгар все еще старается не на Иэна, невидящим взглядом уткнувшись в точку чуть выше и левее его плеча.
— Прогуляться не хочешь? — он думает, что можно даже не смывать кровь. Страха и негодования тех, кто увидит его на улице в подобном виде, хватит и на ужин, и на завтрак следующего дня.
Еще он думает, что просто-напросто боится покидать дом в одиночестве, не уверенный, что там его никто не ждет. Пожалуй, вполне нормальная реакция для того, кто десять минут назад был во всех смыслах мертв.
— Она все равно никуда не денется, — Эдгар ухмыляется как-то криво, одним лишь левым краем рта.
«Тяжело жить, когда ты не дурак, да?» — хочет спросить Иэн, но благоразумно молчит, глядя как Эдгар потрошит ещё исходящую сизым дымком кадильницу. Знает, на что он там глядит, и не собирается ни комментировать, ни объясняться. Долгий и неприятный разговор всенепременно рано или поздно последует и без его инициативы, а сейчас Иэн не чувствует в себе ни сил, ни желания для подобной беседы. Увлекательные самокопания на тему морального права и дальше тянуть лямку в полиции сверхъестественного мира тоже оставляет на потом.
Впрочем, для того, чтобы оправдаться перед собой, ему достаточно взглянуть на Эдгара. Живого Эдгара.
(и сделать вид, будто ничего из ряда вон не произошло вообще)
Он поворачивается к Эрин, собираясь сказать той, чтобы помолчала и потерпела ещё хотя бы пару минут — ну видит же, не до неё сейчас, как понимает, что слегка переоценил возможности девочки. Приподнимается, преодолевая до неё расстояние, проверяет пульс. И впрямь, обошлись без настоящего жертвоприношения, знала ведьма, что делает. И наверняка представляла, чем ей это может грозить, так что особых угрызений совести Иэн не испытывает: жить точно будет.
— Соль? В смысле, твоя секретарша? — смазливая мордашка, тонкая фигурка и шестой уровень — Иэн почти генерирует несколько разнокалиберных беззлобных шуток, но додумать их до конца не даёт лёгкая растерянность. Эдгар мог бы, не особо напрягаясь, ей ручки с ножками местами поменять и убедить всех, что она так на работу ещё вчера приходила. Несколько секунд он пытается представить, как действовал бы, пожелай убить Эдгара сам: вариантов немного, и ни один из них не выглядит простым и быстрым. Иэн автоматически записывает белокурую секретаршу в стан условного врага, от усталости или переизбытка событий за последние часы забывая, что Эдгар ей доверяет.
(доверял, очевидно)
Он хочет спросить что-то ещё, уточнить, завалить вопросами и отвлечь его от того, что тут происходило, создать видимость нормальности и почти что обычного разговора, но внезапно отвлекается сам. В какой-то момент осознает, что уже несколько секунд не мигая глазеет на Эдгара, плескаясь в невнятных и безусловно приятных мыслях, не лучшим образом подходящих к моменту возвращения друга из мёртвых.
Поднимается, что-то шепча себе под нос, выжимает из остатков сил недостойные мага его уровня обрывки, что идут на некое подобие приличной ментальной защиты. Зато в следующий раз смотрит на Эдгара почти спокойно. Обычный. Слегка в крови и недовольстве. Было бы о чем волноваться.
— А ты хочешь? — всерьёз не спорит; как-никак, у него тут второй день рождения. Но и выпускать его (их) на улицу в таком виде Иэн не намерен.
Однако, прежде он возвращается к Эрин. В ней явно немногим больше ста фунтов, но даже такой вес бессознательного тела не выходит поднять как пушинку. Тем не менее, Иэн не перекидывает её через плечо, как хотел, а довольно аккуратно поднимает на руки и доносит до того, что у Эдгара по какому-то недоразумению, не иначе, зовётся спальней. Сгружает на матрас, неслышно бормочет короткое заклинание и ведёт по израненной девичьей ладони пальцами, наблюдая, как закрывается достаточно глубокий порез. В качестве мелкого извинения за глубокий обморок.
В гардеробной спешно отбирает две пары чистых джинсов. Из вороха с футболками для Эдгара выбирает весёленькое don't make me kill you again. Мрачно смотрит на немногочисленные рубашки, которые явно будут широковаты в плечах, и не глядя вытаскивает себе майку со стилизованным черепом, столь любимым американскими военными. Оптимистично.
— Давай, мы уже никуда не спешим, — вручает Эдгару отобранное добро и почти что заталкивает его в ванную комнату, при этом старательно избегая касаться обнажённых участков кожи от греха подальше. — Хотя бы умойся.
Сам кое-как отмывается в кухонной раковине, глядит на сбегающие в слив красноватые ручейки, на белое с розоватыми разводами полотенце.
(неужели это и правда такой грех — вернуть его к жизни?)
(потом, потом, потом; всё потом)
Сначала некромантия, теперь — джинсы с майкой; Иэн, видимо, решает выбрать предел норм приличия оптом за какие-то несколько часов.
— Ты точно уверен, что хочешь? — ловит Эдгара на выходе из ванной, перехватывая за руку и тут же отдергивая ладонь, словно чуть влажная кожа жжётся огнём. — Если тебе просто... надо, выходить не обязательно. Я могу вернуться через полчаса, — вернуться с кем-нибудь на обед, подразумевает, окончательно уходя в минус по соблюдению как собственных, так и общепринятых среди иных правил.
Отредактировано Ian Breckenridge (2018-08-15 02:34:34)
Вместо ответа он пожимает плечами, словно сам не вполне уверен, кем Соледад числится — или пора начинать говорить о ней в прошедшем времени? — в штате коллегии. Проматывает одно и то же предсмертное воспоминание, силясь отделить горячечный бред от реальности. Эдгару больше не кажется, что в тот миг его щеки касалась Ида,
(имя, даже произнесенное мысленно, неприятно царапает сердце)
да и в том, что прикосновение вообще было, он всерьез сомневается, но от первоначальной догадки отделаться не может. Внутри что-то переворачивается при мысли, что Соль действовала по своей воле. Сознательно добивалась — и добилась ведь — его доверия, умело играя на... чем?
Слабости к малолетним блондинкам?
Теплых чувствах к представителям собственной расы?
(эдгар чуть заметно качает головой: тяжело играть на том, чего нет)
Сентиментальности.
Ему хочется зарычать и разбить голову о ближайшую стену, пустив, вполне вероятно, псу под хвост труды Иэна и ведьмы. Или малодушно закрыться от этого знания: не так уж трудно заставить себя поверить в то, что особое отношение к девчонке было продиктовано исключительно прагматичными соображениями. «Разглядел потенциал» звучит куда привлекательнее, чем «захотел сыграть в отцов и детей». И уж точно лучше, чем «решил вспомнить, что значит о ком-то заботиться».
Лучше бы, блядь, собаку завел.
Прохладная вода окрашивается красным. Эдгар не может отвернуться от раздвижных дверей, чувствуя себя сраной Мэрион Крэйн; оглядывается, будто стоит хоть на минуту прикрыть глаза, и чья-нибудь безумная мамаша воткнет нож прямиком ему в глотку. Даже когда глаза щиплет от пены, он упорно держит их широко распахнутыми; выдавливает обреченный смешок, представив, как, должно быть, выглядит со стороны.
Breaking news: глава коллегии поехал крышей настолько, что не может нормально принять душ. Эксклюзивные фотографии — Драйден против шампуня — уже на первой полосе.
(осознание этой нелепости чуть-чуть помогает: по крайней мере, ему удается промыть волосы от крови и не впасть в кататонический ступор)
Выходя из ванной, он чувствует себя не только чистым, но и протрезвевшим от злости. Переоценка ценностей занимает не так уж много времени: за пятнадцать минут Эдгар поднимается со дна самобичевания на уровень здоровой ненависти ко всему живому. Проще говоря, возвращается в свое нормальное состояние.
— Слушай, я не собираюсь тут сидеть и трястись, как хер знает что. Ты бы сам не стал, — говорит, по-прежнему не заглядывая Иэну в глаза, и хмыкает: еще вчера он бы поставил почку на то, что британская королева раньше вырядится в милую футболку с принтом «fuck you, you fucking fuck», чем Брекенридж согласится надеть джинсы — и вуаля. Хорошо, что не стал спорить.
(хотя какая-то — голодная — часть эдгара считает, что зрелище вполне стоит парочки внутренних органов; он прикладывает усилие, чтобы заткнуть ее хотя бы на время)
Вытащив из ящика стола упаковку влажных салфеток, Эдгар вытирает подобранный с пола смартфон и набирает короткий номер. Пока из динамика доносится приятная мелодия — прогресс неумолимо доходит даже до ресепшена арканума, осталось только «дождаться освободившегося оператора», — он аккуратно обходит грязные пятна на полу в гостиной; открывает сейф, несколько секунд решает, какой из пистолетов взять с собой, и в итоге убирает за пояс kimber. В левый карман отправляет запасной магазин; за край правого цепляет складной нож.
Наконец, слышит приятный женский голос. Даже вспоминает его обладательницу, рыжеволосую пухлую магичку чуть за тридцать.
— Привет, Ким. Это Эдгар Драйден, — собственное имя, которое в чужом исполнении похоже на какое-то очень, очень неприятное заклинание, он умудряется почти промурлыкать. Замешательство на том конце провода кажется осязаемым.
— Сохрани этот номер. Если вдруг мисс Варгас появится сегодня на работе, позвони мне сразу же, — говорит Эдгар и терпеливо ждет, пока она, заикаясь, пообещает выполнить просьбу. — Умница. До встречи, Ким.
Потеряв к разговору всякий интерес, он убирает триждыблядский samsung и пару секунд стоит неподвижно; вспоминает, о чем еще есть смысл позаботиться сразу же. Потом оборачивается к Иэну, невольно скользнув взглядом по его плечам. Сразу же приходит к выводу, что в доме лучше не задерживаться.
(чувствует себя в полном соответствии с расхожим «есть я хотел час назад, а сейчас я хочу жрать»)
— Нет, — заметив, что Брекенридж делает шаг в сторону гаража, Эдгар отрицательно мотает головой.
— Ты правда не хочешь оставаться со мной в машине, — даже не пытается сдержать гортанный смех и направляется к выходу. Секунду медлит, прежде чем толкнуть дверь, и... ничего не происходит. Небо не обрушивается ему на голову, пуля из снайперской винтовки не прилетает промеж глаз, даже страх, и тот парадоксальным образом исчезает.
Остается веселая ярость.
— Зайдем в гости? Тут недалеко, — предлагает, не объясняя, кого именно имеет в виду. Нет необходимости: Иэн должен отлично понимать, кого конкретно Эдгару хочется увидеть прямо сейчас. Желательно, не только увидеть, но и потрогать. А заодно задать парочку вопросов и сразу отбить все желание отвечать хоть что-то, кроме правды.
Отбить в буквальном смысле.
Разумеется, едва ли Соль сидит, запершись в спальне и забаррикадировав дверь в ожидании визита. Скорее, давно пересекла канадскую границу и уже оттуда подыскивает убежище где-нибудь в южноафриканской деревне за сотню миль от ближайшего филиала коллегии. Подумав об этом, Эдгар что-то недовольно ворчит себе под нос и намеренно толкает плечом идущего навстречу парня в байкерской куртке. Не оборачивается на оклик: демонстрирует средний палец и забирает чужой гнев, справедливо решив, что от случайного прохожего не убудет.
А если и убудет, то что.
За неполный час он восстанавливает добрую половину своих резервов. Впитывает чужие, безадресные эмоции — боль ковыляющей на высоченных шпильках девицы, раздражение замотанной матери, объясняющей что-то своему ребенку, ярость водителя, который причитает над помятой хондой. Не рискует спускаться в подземку с оружием и довольствуется случайными короткими прикосновениями: просит закурить у миловидной брюнетки, ее же ладони накрывает своими, когда склоняется над зажигалкой. Задерживается на несколько секунд дольше необходимого, с интересом изучая слегка остекленевшие глаза; наконец, неохотно отрывается от нее и уже через пару шагов выкидывает сигарету в урну.
Только после этого решается вновь посмотреть на Иэна — теперь уже без всякой опаски.
— Как ты догадался позвать ведьму, кстати? — Эдгар потягивается, точно ленивый кот, и довольно щурится. До дома, в котором Соль последние полгода снимала квартиру, остается всего ничего.
Воображать, как бы он вёл себя, восстав из мёртвых, Иэну отчего-то очень сильно не хочется. Впрочем, он в принципе не наблюдает в себе горячего желания думать хоть о чём-нибудь. Подпирает собой стену, пока Эдгар очень уж вразрез с ситуацией, как-то слишком уж повседневно, до ужасного обычно звонит на работу, вооружается, беседует с кем-то там из подчинённых…
Этого он и хотел, максимально отсрочить все неприятные разговоры, но несоответствие интерьера и действий Эдгара режет глаза. И Иэн борется с желанием прикрыть их хотя бы на секундочку, прячет зевок в ладони и до боли растирает переносицу — бывало хуже, гораздо хуже, надо просто немного потерпеть.
— Я как-то сомневаюсь, что мисс Варгас появится сегодня на работе или дома, — комментирует, вернее — бурчит себе под нос, с неявной неохотой отлепляясь от стены, которая почти стала казаться уютной и удобной.
(за убийство арбитра платит вся семья, а каков ценник за убийство целого главы арканума?)
Его магию Иэн, даже несмотря на защиту, всё ещё продолжает ощущать, словно стоит перед тонким стеклом, о которое с другой стороны мягко разбиваются морские волны. Мысленно благодарит, что он не использует пленительность сознательно, но всё равно держится чуть сзади и сбоку, чтобы и присмотреть за Эдгаром можно было, и не ощутить в себе внезапного навязанного желания отдаться ему прямо на пыльном тротуаре.
Благо, никаких желаний кроме как пожрать и присесть где-нибудь на пару минуточек, его не посещает. Пару раз ленцу сгоняют низкорослые незнакомые блондинки, при появлении которых Иэн нервно дёргается, но этих лёгких всплесков адреналина хватает очень ненадолго. Почти часовая прогулка не бодрит, а только больше изматывает и заставляет испытывать лёгкую зависть к чужой природе. Энергию, которую берёт Эдгар, можно ощутить лёгкими всполохами силы; ощутить, но не забрать себе. К сожалению.
Иэн знает, что к вечеру всё, что взял Эдгар, вернётся к этим людям с лихвой. Мать, возможно, зло сорвётся на ребёнка, девушка байкера схлопочет оплеуху, а водитель, вероятно, напьется и что-нибудь учудит… Но все равно ему завидно. Славно, наверное, когда весь мир — твоя кормушка.
— Я не догадался, — Иэн всматривается в посвежевшее лицо, чуть тронутые зеленцой глаза, довольную улыбку и решает на время задвинуть подальше жалобы на собственное состояние. Изнежился на бумажной работе, вот и весь сказ. — Она раньше меня приехала. Я где-то к половине одиннадцатого, — запинается, сдвигается с места и идёт вперёд; рассказывать, глядя в глаза, как проигнорировал смерть друга, но зато с утра успел душ принять и позавтракать, кажется диким.
Он скупо и сухо описывает детали, стараясь не акцентироваться на самом ритуале. Приехал, увидел, чуть не довёл количество трупов до двух (а в перспективе — трёх, если бы выяснилось, что Эрин не виновата). И вот всё снова в порядке.
— Если бы не она, — резюмирует и снова спотыкается на середине предложения, чуть оборачивается через плечо, но смотрит куда-то в асфальт. Не подбирает ни одного варианта, чтобы звучал не пафосно; тянется привычным движением оправить пиджак и ловит пальцами только пустоту, что нервирует ещё больше. — Мы бы с тобой сейчас не разговаривали.
Пристанищем Соль оказывается ладный трёхэтажный домик. Они уверенно поднимаются на второй этаж, но притормаживают перед дверью, переглядываясь. Со стороны абстрактного наблюдателя это даже, наверное, забавно — двое иных, которым перевалило за пять сотен лет на двоих, мнутся перед квартирой слабенького суккуба. Иэн широким жестом указывает Эдгару на створку — ты у нас сытый, сильный, ты и действуй.
(хотя и так чует остатками сил, что ничего живого за этой дверью они не найдут)
Иэн переступает через порог и громко выдыхает сквозь зубы; нацеленный на использование магии в случае необходимости, понимает, что сейчас не скастует даже банальный файербол приличного размера.
Но оно вроде как и не надо. Внутри не оказывается ни затхлого запаха, ни зловещих символов, ни на виду брошенной корреспонденции, где в подробностях бы обсуждалось убийство Эдгара Драйдена, как это бывает в плохих фильмах. Иэн собирает пальцем тонкий слой пыли с тумбочки в коридоре рядом с брошенной связкой ключей, следом за Эдгаром проходит через гостиную, заглядывает через плечо в пустующую спальню. Приемлемая стадия девичьего беспорядка: на заправленной постели несколько кофточек, с компьютерного кресла игриво свисают телесного цвета колготки, на столике пёстрый хаос всякого женского хлама.
Есть ощущение, что Соледад в спешке убегала из дома (на работу?) но было это не сегодняшним, и даже не вчерашним утром. Иэн уходит изучить кухню и рассматривает кружку с недопитым чаем, который уже успел подернуться мутной пленкой, слегка осевшей на белых стенках. Задумчиво переводит взгляд в сторону холодильника.
Неприятный запах начавшего портиться мяса бьёт в ноздри: на нижней полке истекает бледной кровью кусок говядины, но Иэн смотрит выше.
К моменту, когда до кухни добирается Эдгар, он успевает сжевать, почти не чувствуя вкуса, подсохший бутерброд с колбасой, залить это дело маленькой коробочкой химического, но достаточно сладкого сока и уже распечатать вторую.
— Ну а что? Не ты один проголодался, — поочередно рыскает в нескольких кухонных ящиках, в одном отыскивает початую плитку тёмного шоколада. Оживляется, демонстрирует Эдгару и откусывает прямо так, не разламывая на квадратики.
— Найдём, никуда она теперь не денется. Надо только взять что-нибудь с собой. На память, можно сказать.
Если бы не она.
Эдгар хмурится, не зная, что делать с новой информацией. Какое-то подозрение — тяжелое, страшное, не успевшее до конца сформироваться, — оседает на сердце; клубится беспокойной дымкой, которую нельзя ухватить: только растревожить и на время рассеять. Осторожная благодарность ложится слоем поверх; он вдруг понимает, что без Эрин и впрямь никогда бы больше не увидел, как восходит солнце; упокоился раз и навсегда, закончив сгустком энергии где-нибудь на изнанке (если предположить, что именно это ждет иных после смерти). И все-таки, что-то мешает немедленно утонуть в угрызениях совести, размышляя, чем загладить вину перед ведьмой. Не в силах осознать, что именно, Эдгар решает оставить мучительную рефлексию на потом: надеется, что рано или поздно эмоции утрясутся сами по себе, а там уже можно будет делать выводы.
— Спасибо, — все, на что его в итоге хватает; вместо длительных рассуждений о причинах и следствиях, морализаторства и напоминаний о сути совершенного преступления — короткое неявное признание, что собственная жизнь ему, как ни крути, намного дороже любых законов магии.
Деревянная дверь поддается с сухим треском. Эдгар трет саднящее плечо и, держа пистолет в опущенной руке, бегло проверяет квартиру, хотя чувствует — также, как Иэн, — что в этом нет большой нужды. Если только Соль не научилась превращаться в деловито жужжащую муху (одна такая как раз бьется о стекло), в чем лично он по разным причинам сомневается.
Легкая заброшенность жилья удивляет. Списать ее на обычную неряшливость не получается: он отлично помнит идеальную чистоту, которую наводит Соль, когда сколько-нибудь нервничает; знает, что еще накануне она, вся издерганная после случившегося во время благотворительного приема, выравнивала папки с документами по толщине и цвету наклеенных стикеров. Если бы она появилась дома — Эдгар готов клясться на крови или около, — то не просто провела генеральную уборку, но даже лаки для ногтей отсортировала бы согласно времени высыхания. И, тем не менее, их встречает пыльный хламовник с плесневелыми чашками и испорченной едой.
Почему?
Он снимает несколько светлых волосков с расчески, вновь удивляясь этому краем сознания. Даже новичку, не освоившемуся толком в мире иных, известны элементарные вещи — такие, например, как «не оставляй свои волосы где попало, если собираешься убить главу арканума и хочешь, чтобы тебя не нашли». Соль, потратившая часы и дни на работу с самыми разными бумагами; Соль, жадная до любых знаний и готовая задолбать вопросами при первой же возможности; Соль, которую он сам пытался чему-то научить, хоть и отрицал это вслух, просто обязана была это предусмотреть. Вычистить квартиру до последней соринки. Пройтись хлоркой по всем поверхностям. Вызвать клининговую службу. А лучше — сжечь к хреновой матери дом.
Но она даже не попыталась, словно рассчитывала, что никто не захочет расследовать его убийство. Невероятная глупость, которую Эдгар вновь ничем не может объяснить.
Подкидывая расческу в ладони, он наблюдает, как Иэн грызет плитку шоколада, и коротко усмехается: несмотря на то, что Эдгар заставляет себя помнить об элементарных человеческих потребностях, сталкиваться с их голодом всякий раз странно. В каком-то смысле он почти завидует Брекенриджу, которому достаточно заказать пиццу и немного поспать, чтобы прийти в норму. Никакой необходимости искать жертву, тянуть из нее эмоции и силы, паразитировать. Обычная еда, обычный сон, обычный секс без энергетического вампиризма. Немного утомительная необходимость держаться вблизи источников воды — Эдгар что-то смутно знает о двух литрах жидкости в день, и цифры его откровенно пугают, — но, в целом, вполне необременительное существование, учитывая все те блага, что предлагает цивилизация.
И все-таки, кое в чем Иэн ему существенно уступает.
— Никаких «но», «не» и «ты только что воскрес», — предупреждая возражения, говорит Эдгар, кладет расческу на стол и смыкает пальцы на его предплечьях, ближе к локтям. Знает, что всерьез Брекенридж упираться не будет — в этом чисто физически нет смысла. Магией же не ударит тем более.
(потому что «но», «не» и вообще, он только что воскрес)
— Тебе еще искать девицу, а ты похож на обертку из-под сникерса, — напоминает, не удержавшись, и ехидно скалится. Ловит знакомое неприятное ощущение, ползущее от кончиков пальцев выше, к самому сердцу; в этот раз оно накрывает позже и усиливается не так быстро, но испытывать терпение Иэна и заигрывать с пленительностью Эдгар без крайней необходимости не собирается. Отдает тоже меньше и отстраняется до того, как перед глазами начинают плясать круги; отделывается, в итоге, тупой ноющей болью в висках и подскочившим пульсом.
Вполне терпимо.
— Может быть, она еще не в Бразилии. Есть резон поторопиться, — Голод, который нельзя утолить плиткой темного шоколада, возвращается и навязчиво напоминает о себе; Эдгар морщится, прислушиваясь к легкому ворчанию телевизора где-то справа, за стеной. Представляет старуху в полосатом халате, или домохозяйку с накрученным на волосы полотенцем, или подвыпившего безработного придурка за просмотром дневных передач, но быстро теряет интерес к визуализации.
Какая разница, как выглядит твой несостоявшийся обед.
Отредактировано Edgar Dryden (2018-08-19 09:00:37)
— «Но», «нет» и вообще «ты только что воскрес», — несмотря на то, что последнее слово несколько коробит изнутри, он дарит Эдгара тяжёлым (по крайней мере, ему так хочется думать) взглядом. — А второй раз я это делать не хочу, — тем не менее, если и пытается отстраниться, то больше для вида, чем из реального желания это сделать. У Эдгара тёплые ладони, и сейчас это объективно приятно. Ещё приятнее тепло другого толка: оно расползается, почти что впитываясь в кровь, к плечам, груди, согревает так, как не сможет ни самый пушистый плед, ни самая горячая ванна.
— Только в этот раз в обморок не свались, — и едва ли это можно даже с большой натяжкой назвать ответной колкостью. Честно говоря, достойного ответа на скабрезные напоминания о том случае Иэн так за всё это время и не придумал, всегда ограничиваясь слегка раздражённым «отвали» и либо неизящным переводом темы, либо полным её игнорированием. Вот и сейчас — неотрывно и серьёзно смотрит в серые глаза, готовый при малейших видимых отклонениях от нормы отцеплять Эдгара от себя, приводить в чувство, звонить в скорую и звать на помощь хоть всю преисподнюю. Вполне вероятно, что одновременно.
Предплечья слегка покалывает; Иэн смазывает подзабытое — уже лет десять как, получается? — ощущение ладонями и старается выглядеть не слишком довольным. А на самом деле — как будто малость вздремнул, а потом выпил хорошего крепкого кофе. Сцепляет пальцы в замок и медленно, до лёгкого хруста в плечах потягивается всем телом.
Весьма недурственно.
— Уже больше двенадцати часов прошло, — поправляет металлический браслет в меру претенциозных omega, чтобы циферблат приходился ровно к внутренней стороне запястья. — Достаточно, чтобы свалить не только в Бразилию.
Но вряд ли это стоит раздувать до масштабов огромной проблемы. Иэн немного задумчиво смотрит на расчёску. При некоторой нелюбви к той части магии, в которой участвуют волосы, ногти, кровь и прочие жидкости организма — заклинания кажутся ему куда чище и приятнее — понимает, что с Соль оставила им довольно неплохой подарок. В определённом смысле даже щедрый. Достаточно будет немного повозиться; и Иэн уже почти видит, как доставляет её обратно в Сан-Франциско дорогой куда более быстрой, нежели тот же самолёт, но и куда менее приятной.
(можно ли считать таскание блондинистых энергетических вампиров по изнанке на протяжении последней сотни лет за своеобразное хобби?)
— Да, пойдём, здесь я все равно не…не полезнее обертки из-под сникерса, — вполне похоже, но вместе с тем добродушно передразнивает интонацию и ухмылку Эдгара. Сгребает со стола расчёску и заворачивает её в первый подвернувшийся под руку пакет. С видимым сомнением оглядывает собственную — эдгарову — одежду и запихивает сверток в задний карман. Неудобно, однако.
За пределами квартиры он во всех смыслах выдыхает полной грудью; неприятная и сковывающая магия чужого жилья спадает с плеч, собственная приятно плескается где-то внутри. Мысли о том, что расплата за сотворённую ранее магию маячит где-то в отдалённой или не очень перспективе — не от арканума, хотя, вероятно, смерть была бы милосерднее — почти бодрят и заставляют согласиться, что смысл поторопиться действительно есть.
Несколько озадаченно смотрит по сторонам: по пути сюда пялился скорее в спину Эдгару, а не по сторонам, никак не фиксируя их достаточно хаотичную дорогу до дома Соль. Тянет из кармана телефон, но тот не реагирует ни на одну из немногочисленных кнопок: вот вам и жертва ритуала в виде ставшего бесполезным куска пластика, металла и кремния.
— Вызовешь такси? Мой сдох, — несколько восстановившийся, прищуривается, глядя на Эдгара — чувствует на нём отпечаток собственноручно сотворённой магии. Он сойдёт, разумеется, но пока что ему лучше не показываться никому из коллег-магов. Даром что инкуб, но энергетически весьма похоже, что начальство накануне то ли в жертву кого-то приносило, то ли дьявола пыталось вызвать на приватную беседу. То ли и то, и другое разом.
— Эдгар? — мнётся Иэн замечательно, конечно, прежде чем спросить то, что заинтересовало если не в первую, то во вторую очередь с момента прихода к нему домой. — А Соль… В смысле, как ей это удалось? — и снова морщится; будь его воля — забыл бы как страшный сон вообще и к этой теме никогда не возвращался. — Я же её видел, шестой уровень, без шансов. Я бы не факт, что рискнул, а тут… И почему вообще?
Хотя последний вопрос несколько излишний. И так понятно, что девочка руководствовалась куда более серьёзным мотивом, чем «злой начальник сорвался и вообще перерабатывать заставлял».
С подобными мелкими причинами к Эдгару, как думается Иэну, могла бы выстроиться неплохая такая очередь. И возглавила бы её далеко не секретарша шестого уровня, а тот же Ведо, к примеру: о его последних успехах в качестве главы надзора не слышал, наверное, только ленивый.
Но всё-таки не Ведо. Иэн некоторое время думает о причинах, а потом решает, что куда проще будет узнать их непосредственно у Соль. Если один только вид внезапно живого Эдгара не расположит ее к откровенности, то каждый из них сможет навскидку предложить пару десятков способов принудить её к этому. На одного слабого суккуба наверняка должно хватить.
Отредактировано Ian Breckenridge (2018-08-21 01:49:16)
Необходимость второй раз собирать энергию по крупицам слегка раздражает. Политика минимального вмешательства также означает, что на элементарные вещи приходится тратить в несколько раз больше времени: то, что он вполне может получить в Элизиуме за несколько минут — от пяти до пятнадцати, на минимальные прелюдии у него нет настроения последние лет сто двадцать, — требует часа или даже двух в обыкновенной дневной толпе. И если обычно Эдгара устраивают медитативные прогулки (опционально, поездки, если речь идет о метро), то сегодня терпение плавно подходит к концу.
Ну нахрен.
— Подожди немного, окей?
Паренька в мешковатой ветровке он игнорирует, безошибочно угадывая наивную влюбленность, которую тот испытывает к какой-то везучей подруге. Брезгливо обходит поддатого туриста — кто, кроме туриста, добровольно напялит футболку «я люблю сан-франциско»? — и, подумав, не трогает стоящего поблизости мужчину самой обычной наружности: просто чтобы лишний раз не нервировать Иэна своей абсолютной неразборчивостью при выборе еды. Выбирает девчонку лет двадцати пяти, которая, притормозив у автобусной остановки, пытается вытащить из недр огромной сумки разрывающийся попсовой мелодией телефон.
— Помочь? — обойдя полукругом, останавливается напротив. Концентрируется единственно на ней — еще секунду назад недоумевающей, но уже залившейся краской по самые ключицы. Ловит до боли знакомое выражение в теплых карих глазах, из которых мгновенно исчезает даже тень мысли.
— Что?
— Я предложил помочь, — он натянуто улыбается; вместо того, чтобы и впрямь лезть за ее телефоном, касается щеки и отводит взгляд в сторону. Смотреть на людей, столкнувшихся с бесцеремонным давлением пленительности, всегда неприятно.
Она перестает понимать, что происходит; заикаясь, повторяет вопрос и льнет ближе. Юная, полная здоровья и сил: он забирает практически все, стараясь не прислушиваться к тому, как меняется ритм ее дыхания. Блядский телефон, наконец, успокаивается — остается девчонка, которая набирается храбрости обвить руками его шею, энергия, стремительно покидающая ее тело, и странная смесь раздражения с удовольствием.
Как бы он себя ни обманывал, в этом способе есть и некоторые плюсы. Как упорно внушает себе Эдгар — даже сейчас, когда, не удержавшись, отвечает на поцелуй, — весьма и весьма незначительные. С морально-этической точки зрения и не плюсы вовсе.
(с любой другой точки зрения остается лишь радоваться, что они находятся на довольно оживленной улице в солнечный день: в какой-то момент он отчетливо ловит себя на том, что при иных обстоятельствах мог и не ограничиться одним только поцелуем)
Он оставляет ее на скамейке, окончательно одуревшую и вряд ли способную в ближайшее время куда-то пойти на своих двоих. Треплет русые волосы почти сочувственным жестом — извини, милая, больше не повторится, — и возвращается; молча проходит мимо Иэна, надеясь, что ему не захочется комментировать. Проблемы с самоконтролем, резко ставшие очевидными, нервируют и заставляют задуматься.
Прежде он легко мог остановиться в любой момент. И нынешнее состояние Эдгару совершенно не нравится.
Неловкая пауза затягивается, пока он устанавливает первое попавшееся приложение для вызова такси. Терпеть не может, когда за рулем находится кто-то другой, но соглашается с тем, что тащиться лишний час пешком — удовольствие ниже среднего для обоих, а в местной подземке Иэна может хватить инфаркт.
(сомневается, что он вообще хоть раз был в метро, даже чисто ради интереса)
— У Соль было приглашение в мой дом, — продолжает, словно вопрос был задан только что, а не несколько минут назад. Неопределенно поведя плечами, поднимает голову и смотрит Иэну в глаза. Зачем-то уточняет:
— Не потому что я с ней спал или что-то типа, — но по выражению его лица понимает, что вот это мог бы и не говорить ввиду полнейшей очевидности.
Вновь уставившись на свои кроссовки, машинально скрещивает на груди руки. До боли закусывает губу. Вслух признавать то, что не хотел делать даже мысленно, оказывается необыкновенно тяжело.
— Она же чертов ребенок, Иэн. Мужиков шугалась, на работу и с работы на такси ездила, в обеденный перерыв с бабулитой разговаривала. Каждый, блин, день, как будто там что-то поменяться могло. Ты бы понял, если бы... — не заканчивает, дернув подбородком, и с силой сжимает пальцы на переносице. Не удержавшись, коротко и нервно смеется.
— Она мне Иду напомнила, окей? — в интонациях вдруг проскальзывает вызов: ну попробуй, упрекни. — Я даже не обернулся, когда она вошла. Сидел, играл... новую lakewood купил, блин, отвлекаться не хотел. Мало ли, что у нее там случилось. Сосед опять облапать пытался, домой возвращаться не хочет, да что угодно. А потом... надо было придушить нахрен. — сбивчиво признается, поднимает левую руку, на которой прежде покоилась зачарованная веревка, и, запоздало осознав отсутствие вароны, стискивает кулак.
— Все проблемы от женщин, да? Так говорят? — кривит губы, ухмыляясь.
Отредактировано Edgar Dryden (2018-08-21 05:40:34)
Зрелище можно назвать в какой-то мере приятным — и кто-то из прохожих беззастенчиво пялится — если не знать о его подоплёке. В тот момент, когда девочка обнимает Эдгара, Иэн отворачивается.
Да, в какой-то мере сам виноват, что Эдгару приходится это делать. Да, таскаться по улицам ещё целый час им не с руки. Да, ничего совсем уж страшного с ней не произойдёт. Да, ей сейчас очень, очень хорошо — кто-кто, а Иэн знает об этом не понаслышке.
Но все равно не смотрит, старательно прикидывается, что ничего такого у него за спиной не происходит. И гонит прочь мысли о неправильности происходящего, о том, что у девочки просто нет иного выбора, что в случае с инкубами он не предоставляется по умолчанию.
(но при этом ни разу за сотню лет не отказывался, когда Эдгар делился энергией, хотя прекрасно знал, откуда она берётся; знал — и старался не думать и не смотреть, следуя почти что детскому «я этого не вижу, значит, этого не существует»)
Комментировать произошедшее ему и впрямь не хочется; как не хочется комментировать что-то интимное, что подсмотрел случайно и умудрился при этом спалиться.
Несколько секунд Иэн смотрит на девушку на скамейке: она дышит, причем часто и глубоко, хотя взгляд дурной-дурной, абсолютно отсутствующий, что видно даже с его расстояния. Он переводит выразительный взгляд на Эдгара, бессловесно пытаясь спросить, не перестарался ли он. Впрочем, все его мимические потуги остаются незамеченными: сперва Эдгар очень долго тупит в телефон (и что там возиться, с такси? две кнопки нажать), а потом Иэн и сам теряет всякое желание акцентироваться на произошедшем.
(не видел — значит не было)
Не совсем понятный вызов в голосе игнорирует и даже представлять себя в аналогичной ситуации при двух прекрасных здравствующих дочерях не хочет. А то, что даже по истечении трёхсот лет Эдгара может пробить на такие сантименты, только радует. Апатичный инкуб — это даже звучит неправильно.
— Слушай, как будто я тебя осуждаю. Разве что за то, что не придушил. А так — кто ж мог предположить, — Иэн не интересовался подробно, но почему-то убеждён, что девочку проверили-перепроверили, прежде чем допустили работать до главы арканума. И уж тем более не стал бы Эдгар приглашать в дом первую найденную на улице девку, даже своего вида, даже похожую на давно покойную дочь.
— Нет, не все, — достаточно серьёзно отвечает Иэн, проживший больше века с поборницей женских прав и противницей подобных стереотипов. — Но большинство, — смягчается в улыбке, потому что даже у Кары не вышло переделать его полностью.
Решив, что такси — не лучшее место для дальнейших рассуждений о смертях, суккубах и прочем, умолкает и достаёт сверток с расчёской. Подкидывает в воздухе, вопросительно смотрит на Эдгара — мы же хотим побыстрее? — и стягивает несколько длинных светлых волос в ладонь, накрывает второй рукой и прикрывает глаза, надеясь, что таксисту не шибко интересно, что он там делает.
Соль. Большие удивлённые глаза из-за высокой стопки бумаги, тёмные брови под копной светлых волос — признак породы в человеке, как говорится ֫— и слабое ощущение её силы, как лёгкая позёмка; стоит отвлечься, и вроде не суккуб перед тобой, а обычная девушка…
Иэн неслышно шепчет на валлийском, воскрешая ее облик в памяти максимально детально, вспоминая каждую мелочь, которую успел заметить за те несколько раз, что проходил мимо её стола.
Ощущение цели прошибает лёгким тёплым толчком, Иэн открывает глаза и смотрит в окно, силясь сообразить, где они находятся, и почему Соль…
— Она не уехала, она еще здесь, — сообщает слегка пересохшими губами и решается опробовать один недавно подсмотренный трюк. Правда, исключительно мысленного усилия ему недостаточно: он легко касается эдгарова запястья; нащупывает самого Эдгара глазами и погружается в них, вкладывая ему в голову слегка подрагивающую зеленую картинку. Для Иэна — совершенно обычные кусты, деревья и тропки, в которых можно предположить не то, что какой угодно парк и город, а даже какую угодно страну. Но Иэн и не живёт последние десять лет в Сан-Франциско.
Жаль, что Эдгару нельзя передать ясное ощущение того, что это место — не за океаном и даже не в другой стране, а тут, рядом. Так что Иэн сворачивает видение и чуть улыбается, слегка уставший, но очень довольный тем, что получилось так, как задумывал.
— Знаешь, где это? Если хочешь повидаться, то нам туда, — слегка хмурится, пытаясь предположить, почему. Снимает стресс после убийства бегом, кормёжкой белок и созерцанием природы? Прячется в наспех вырытой землянке? Просто прогуливается в свой выходной, решив, что никто не будет её искать?
Количество вопросов к Соль продолжает увеличиваться. Благо, вместе с вероятностью получить ответы в самое ближайшее время.
Отредактировано Ian Breckenridge (2018-08-23 23:15:41)
Смотрит слегка недоверчиво, до последнего ожидая справедливого упрека, а то и полноценного разноса: знает, что сам бы сделал именно так, окажись — Эдгар надеется, что этого никогда не произойдет, и все же, — на его месте. Не стесняясь выражать беспокойство на повышенных тонах, почти удивляется, когда Иэн ограничивается лишь парой нейтральных комментариев. Ни слова о том, как ему вообще хватило мозгов подарить девице приглашение в свой дом
(вспоминает, что совсем недавно такое же было у ведьмы, и морщится — идиот, конченный идиот)
ни намека на то, что он, черт возьми, вполне мог выжить, если бы вовремя вспомнил о любимом — единственном — артефакте-защитнике. Как будто это не Эдгар сунул, фактически, голову в петлю из беспечности, помноженной на совершенно наивную веру в собственную интуицию. Решил, что видит Соль насквозь, а расплачиваться заставил других. Рискнул, в том числе, и головой Брекенриджа — и, тем не менее, тот молчит.
При попытке представить, как сильно он задолжал, воображение Эдгара выводит синий экран смерти и отказывается работать в принципе. На фоновое чувство похожего толка по отношению к Эрин он при этом не растрачивается; если считать чисто математически, то воскресила она его всего единожды, а убила до этого раз двадцать. Даже с пятидесятипроцентной скидкой на сны как место действия — у него имеется внушительный кредит и никакого желания этот кредит использовать.
— Что ты... Иэн? — пугается, словно ребенок, впервые надевший очки виртуальной реальности прямиком посреди прохождения resident evil. Несколько секунд перед глазами все плывет: Эдгар не просто видит какой-то хренов лес, он его ощущает — всей своей шкурой, — и готов поклясться, что раньше Брекенридж так не делал.
(черт возьми, он бы запомнил)
— Господи, предупреждать же надо, — давит желание вцепиться ему в запястья, а лучше — в плечи, чтобы как следует встряхнуть. Часто дышит, свыкаясь с чужой магией, и против воли думает, что Иэн только что сполна расплатился за тот раз с пленительностью. Повторять опыт не хочется от слова совсем: мерзопакостное ощущение кого-то постороннего в собственной голове вымораживает так, что Эдгар еще полминуты восстанавливает дыхание. Прижав пальцы к шее, убеждается, что пульс скакнул куда-то всяко выше ста тридцати. Вздрагивает всем телом, вновь встретившись с Иэном взглядом; недобро щурится — только, блядь, попробуй так еще раз, — но больше не возмущается.
В конце концов, местность он и впрямь узнает.
— Нужно поменять точку прибытия на парк Касл Рок, который на юго-западе от Сан-Хосе, — говорит уже водителю, который поглядывает на обоих с ощутимым подозрением. Везти двоих странных пассажиров в лесопарк за пятьдесят миль от города ему явно не хочется. С другой стороны, двести пятьдесят баксов за одну поездку на дороге тоже не валяются: здоровые опасения проигрывают не менее здоровой жадности, Эдгар понимает это еще до того, как автомобиль плавно тормозит перед ближайшим удобным поворотом.
Весь следующий час он молчит, запрокинув голову и прикрыв глаза. Времени вполне хватает, чтобы трижды воскресить в памяти события последних нескольких дней, включая чертов благотворительный вечер коллегии. Эдгар цепляется за любые нестыковки в поведении Соль: за ее совершенно ненормальное спокойствие, за каждую произнесенную фразу, да и вообще все, что она когда-либо говорила и делала. Выстраивает теории, одну за другой, и почти все в итоге отбрасывает, сочтя слишком сложными. Бритва Оккама: нечего плодить сущности без необходимости, тем более теперь, когда перед носом маячит реальная возможность узнать все лично.
Понять бы еще, что она забыла в Касл Роке — помучившись над разгадкой, он и это решает оставить на потом. Найдут да спросят. Обо всем спросят, чтоб ее.
Неспешная прогулка занимает еще порядка двадцати минут. Эдгар, за десять лет изучивший как наиболее людные места Сан-Франциско, так и окрестности, где можно сколько угодно пробыть в одиночестве, уверенно направляется вглубь полудикого парка. Подальше от облюбованных туристами троп, мимо поросших мхом деревьев и рельефных серых валунов. Пару раз останавливается в задумчивости, но маршрут не меняет; в конечном счете позволяет вести Иэну, который теперь должен чувствовать местонахождение Соль намного лучше.
(давит ассоциации с поисковой собакой, глядя, как тот нерешительно замирает и резко сворачивает влево)
— Ты уверен? Что-то непохоже, — озабоченности в его тоне больше, чем скепсиса, но и того хватает. Место выглядит живописным и почти что диким, и все-таки кое-что Эдгара смущает. Например, тот факт, что рядом нет ни одного иного. Даже с поправкой на невысокий уровень Соль, будь она поблизости, они бы обязательно это заметили — так какого черта?
Иэн пожимает плечами; выглядит таким же обескураженным, как он сам.
— У тебя раньше такое было? Ну знаешь, иногда у мужчин случается... годы берут свое, — безыскусно язвит, пытаясь за подколкой скрыть растущую неуверенность, и слоняется туда-сюда; разглядывает то кроны деревьев, то листья под ногами. Целый ворох листьев, больше похожий на кучу, которую кто-то целенаправленно сгреб.
Дурацкое подозрение заставляет подойти ближе и осторожно разворошить ее носком кроссовка. Когда под ногу попадает что-то твердое — вполне похожее на обломок ветки или выступающий из земли древесный корень, — он рефлекторно касается пистолета и, только вытащив kimber, решается медленно опуститься на одно колено.
— Иэн, — зовет надтреснутым, сдавленным голосом.
— Иэн, это она, — раскидывает листья, открывая грязные, спутанные светлые волосы. Только теперь начинает слышать исходящий от тела запах; разглядывает кожу, украшенную личинками и пятнами, и обезображенное смертью, но вполне узнаваемое лицо.
Резко вдыхает, подняв к носу ворот футболки. Эдгара тошнит не от вида трупа десяти(?)дневной давности: увиденное просто никак не желает укладываться в сознании.
— Какого... какого... — он отходит в сторону; зажмурившись, опирается ладонью на ближайшее дерево. Прислоняется к шершавой коре лбом и беззвучно шепчет что-то крайне нецензурное.
— Если она здесь... все это время... то... — каждая следующая пауза длиннее предыдущей. Эдгар набирает воздух полной грудью и медленно выдыхает через нос. Оборачивается к Брекенриджу — тот выглядит немногим лучше, но все-таки лучше (и уж точно лучше, чем Соль), — и почти минуту молчит: пользуется паузой, чтобы успокоиться и начать думать.
— Кажется, мы вполне можем сойтись на том, что вчера ко мне приходила не Соледад, — произносит неторопливо и ровно, словно сводку погоды озвучивает.
(над касл роком собираются охуительно огромные тучи)
— А раз так, то вариант у нас только один, верно? — уставившись на — или даже сквозь — Иэна, говорит Эдгар.
Пистолет удобно лежит в руке. Успокаивает.
Он и не думает составлять ограниченный (из имени-фамилии Брекенриджа состоящий) список тех, у кого осталось приглашение в его дом. Молча разворачивается и направляется прочь, чувствуя не просто злость — настоящую животную ярость, которая в равной степени обостряет восприятие и мутит мысли.
Войти внутрь мог кто угодно.
Остался ли кто-то, кто не смог выйти?
Отредактировано Edgar Dryden (2018-08-24 03:31:00)
— Так быстрее, — мягко улыбается, будто ему это не в новинку и вообще, всю жизнь он только что и делал, что так развлекался. Извиняться за внезапные фокусы не собирается совершенно. Напротив, только укрепляется в мысли, что такой способ общения стоит взять на заметку. Говорить по старинке, разумеется, не в пример проще, но если уж Эдгара так пробрало, то на ком-то, менее дружественном и более впечатлительном может сработать еще более зрелищным образом.
На нем самом же сработало несколько дней назад, к примеру. И умиротворяющая по сути своей картинка кажется ему куда меньшим злом, чем чужой непонятный шёпот в уме.
Иэн сползает по сиденью ниже, почти упираясь коленями в спинку водительского сиденья и некоторое время рассматривает вроде как дремлющего Эдгара — живой он, живой, хорош пялиться уже — а потом отворачивается к окну. С интересом смотрит только в тот момент, когда они проезжают мимо залива: погода неуловимо меняется, и в слегка идущей рябью воде отражается значительно посветлевшее небо, а иногда даже проскальзывает солнце.
Ничего столь же визуально занимательного на остатке пути не попадается, но Иэн предпочитает растворяться во внешнем, а не внутреннем. Дорога, встречные машины, зелень, эпизодические здания — всё лучше, чем пытаться препарировать чужие мотивы, местами скатываясь в сопутствующую рефлексию. Приговор он уже вынес, и этого более чем достаточно. Старая и не им придуманная схема «сначала стреляй, а потом задавай вопросы» кажется наиболее уместной.
В парке то ли прохладнее, чем в городе, то ли он просто слишком привык к одежде с длинными рукавами. Немного зябко ведёт плечами и в который раз недоумевает — ну кому пришло в голову делать из нательного белья самостоятельную одежду?
Зато ощущение близости к Соль бодрит. По мере углубления в парк оно нарастает, но чем дальше, тем меньше Иэн чувствует конкретное направление; чёткое до этой поры ощущение начинает сбоить как поднесённый к магниту компас. В нескольких местах он заминается, сосредотачиваясь; в конечном итоге вообще сходит с и без того изрядно заросшей тропинки на мягко пружинящую под кроссовками землю — окей, в ботинках здесь было бы и впрямь неудобно.
— Тут... — несколько растерянно делится ощущениями, на пробу делает по несколько шагов в разные стороны, как в детской игре «горячо-холодно». Оглядывается и смотрит вверх, как будто Соль могла решить спрятаться от них на елке из тех, что повыше.
— У тебя, может, и случается, — лёгкое раздражение он испытывает исключительно по отношению к себе — не могло не получиться — но огрызается все-таки на Эдгара. С каждой минутой чувствует себя всё бо́льшим дураком; выписывает широкий круг, надеясь на перемену ощущений и, в конце концов, прикрывает глаза, концентрируясь на том, что вокруг них. На ней может быть какой-нибудь скрывающий амулет, может быть какое-нибудь маскирующее заклинание, может быть всё, что угодно — Иэн ведёт ладонями, собираясь в силу возможностей прощупать этот клочок леса. Не найти Соль, так хотя бы понять, почему магия привела их именно сюда.
Не успевает, и почти готов снова поддаться лёгкому раздражению, если бы не интонация, с которой Эдгар его отвлекает.
— Ну, что? — все-таки, действительно «тут», но аплодировать самому себе почему-то не хочется. Иэн невразумительно хмыкает, присаживается на место Эдгара и думает, что для одного воскресенья мертвецов как-то многовато.
Трупу явно больше недели, так что воздуха он не озонирует — Иэн коротко дышит через прижатую ко рту ладонь, пока пытается понять, почему она здесь. Не видит ни ран, ни крови, ни следов от удавки — ровным счётом ничего. Магия тоже не особо помогает, распознавая тело перед ним как безусловно мёртвое, но не давая никакой дополнительной информации.
Начать соображать почти физически трудно, мозг отказывается выдать хоть один вариант, как Соль могла умереть, а спустя неделю с лишним вернуться за Эдгаром. Иэн обеими руками зачесывает волосы назад и сцепляет их в замок на шее. Тупо кивает.
— Нет. Не Соледад, — перестаёт перебирать варианты, связанные с магией, сомневаясь, что есть способ с её помощью состарить труп; начатая было схема «зачаровали-подослали-убили» ломается, так и не выстроившись.
Снова кивает, хотя закинутая мысль по-настоящему нагоняет только через пару секунд.
Да нет. Быть не может.
(и он, как дурак, повелся? ладошку помог залечить?)
Снова трясёт головой, не желая соглашаться. Есть что-то крайне идиотичное в том, чтобы сначала убить, а потом самой и забросить идею с воскрешением.
(испугалась? ждала, что кто-то придёт раньше, чтобы помочь выбраться? слишком поздно передумала и решила исправить ситуацию?)
Виски начинает ломить по мере увеличения количества переменных: ведьма пятого уровня смогла так хорошо замаскироваться под Соледад, что Эдгар не почувствовал никакого подвоха? Несмотря на магию чужого жилья смогла спокойно убить и даже не замараться? А оружие? А сменить облик обратно? Иэн механически следует за Эдгаром, вспоминая всё её утреннее поведение: паника при его появлении, собранность и уверенность после — почти в каждом движении он готов видеть и ложь, и наигранность.
— Так, стоп! — почти что рявкает, когда замечает, что вокруг начинают появляться люди, тормозит Эдгара за плечо, поворачивая, на сколько это возможно, к себе. Выражение серых глаз ему категорически не нравится. Перспектива помножить количество трупов за день тоже. — Пушку убери. И дай телефон. Или пешочком хочешь? — предложил бы по изнанке, но здесь он на ней ни разу не был, а потому дополнительно рисковать собой или Эдгаром не торопится. Вместо этого вызывает такси, выбрав категорию покомфортнее и подороже, чтобы наверняка не ждать. Кажется, за один день они рискуют прокатать месячный заработок какой-нибудь условной официантки.
Обратную дорогу спокойно созерцать пейзаж не получается: в первые же две минуты Иэн скидывает влекущее его к Соль заклинание, а остальные пятьдесят лихорадочно думает.
(да не могла она. никак не могла. силенки не те. обстоятельства то же)
Выступать адвокатом ведьмы он не собирается, раз виновата — отправится, наконец, к своим горячо любимым родителям, однако какое-то не конца оформившееся «но» скребет где-то изнутри. Иэн прикрывается от почти физически ощутимых эмоций Эдгара, пытается размышлять трезво, но терпит одно поражение за другим.
Самые очевидные варианты нередко оказываются самыми правильными. Лишившаяся родителей ведьмочка вдруг оказывается над трупом их убийцы. Какое милое совпадение.
(а он ведь даже не спросил, что она забыла воскресным утром в доме Эдгара)
— Погоди, — и снова тормозит его уже у ворот дома, перехватывает за руку, которой Эдгар снова тянется к оружию. По взгляду видит, что годить он не особо расположен. А потому Иэн откидывает все долгие рассуждения о том, на что Эрин хватило бы, а на что — нет, сам вытягивает из-за его пояса пистолет, твёрдо глядя в глаза и упреждая возмущение. — Убить её ты успеешь. А от трупа ничего не узнаешь. Да?
Давит усмешку, вспоминая, что ещё совсем недавно о чем-то подобном просил его Эдгар. Забавно меняются ситуации. Не меняется только убеждение, что убить чертову ведьму следовало еще в детстве.
Отредактировано Ian Breckenridge (2018-08-25 22:12:49)
В стройной системе его ценностей нет места сильным чувствам. Любой идиот старше четырнадцати (для совсем дебилов он готов поставить планку лет в двадцать) старается избегать эмоциональных качелей, зная, что обратное чревато проблемами самого неприятного толка.
Самоконтроль помогает оборотням сохранять хоть какое-то подобие рассудка в полнолуние; вампирам всех трех видов, включая его собственный, мешает убивать при каждом приступе Голода; магам дает возможность разумно вкладывать в свои заклинания силу (пепел тех, кто не справился, смахивают в совок и приглашают следующего). И Эдгар его лишается: не вытравленную за несколько столетий британскую выдержку сметает начисто, до самого основания; остается способность размышлять на каком-то примитивном уровне и размывающая берега ненависть, которой его накрывает без плавного перехода — сразу и наглухо.
Еще десять минут назад ожидавший встретить свою убийцу, вынужден оплакивать убитую: растущее чувство вины трансформируется в острую потребность немедленно найти других виноватых. Разделить ответственность, хоть сколько-нибудь отыграться на всех, кто причастен к тому, что Соль лежит в ворохе прелых листьев, не удостоенная даже какой-никакой могилы. Эдгар — не самая приятная его часть — болезненно-четко осознает, что Эрин умрет слишком быстро; проведя где-то на периферии через раз работающего разума мгновенный самосуд, жалеет, что приговоренной не оказалась чуть более живучая тварь.
Лихорадочные мысли не обретают внятную форму — отпечатываются едва уловимыми ощущениями: он смотрит на посеревшую кисть руки, не до конца понимая, когда и зачем запустил процесс трансформации; только теперь ловит себя на желании вырвать сердце из груди ведьмы. Как она сделала с его собственным, когда отобрала Соледад.
(на горечь одной утраты наслаивается старая незаживающая обида за несправедливо раннюю смерть дочери; эдгар предъявляет счет сразу за обеих — потому что может, да и кто бы ему запретил)
Огрызается на прикосновение; дергает плечом, стряхивая чужую ладонь, и неторопливо разворачивается. Первый импульс — ударить локтем снизу вверх, точно по нижней челюсти, чтобы звучно клацнули зубы, — гасит с большим трудом; смотрит волком, почти в упор, и даром что не скалится: нахуй — это в другую сторону, Брекенридж.
(на усилие, достаточное, чтобы разомкнуть губы и хоть что-то произнести, эдгара уже не хватает, и явно к лучшему)
Смысл сказанного доходит небыстро. Он шумно и глубоко вдыхает, продолжая сверлить Иэна тяжелым взглядом. Kimber по-прежнему находится в левой руке — с тем же успехом мог бы выронить его минуту назад и не заметить, — таймер остатков терпения отсчитывает последние секунды: Эдгару категорически не нравится, что кто-то пытается им командовать, указывать, что ему делать и чего не делать, замедлять и маячить раздражающей — приглашающей! — мишенью перед самым носом.
Необязательно калечить его прямо здесь, подсказывает чудом уцелевший кусочек сознания, отвечающий, по всей видимости, за оптимизацию усилий и успешное проведение переговоров.
Вырубить и спокойно уйти. Обычному магу хватит и одного удара: хрупкое человеческое тело не рассчитано на драки с представителями любых других рас. Эдгар взвешивает все «за» и «против» (на самом деле просто стоит на месте, прислушиваясь к мешанине ощущений), пока отдаленные голоса за его спиной становятся громче. Раздражающий интонационный гул раскладывается на отдельные фразы.
— Я устал и хочу пить. Давай вернемся и купим лучше колы?
— От колы пить хочется еще больше, тысячу раз тебе говорила.
— Ну мам...
(да блядь)
Он убирает пистолет за пояс джинсов, вновь прикрывая сверху футболкой — за мгновение до того, как из-за деревьев на тропинку выходит полная женщина с сыном лет восьми. Покосившись на них без малейшей симпатии, она умолкает и мелким быстрым шагом семенит мимо. Эдгар протягивает Иэну телефон и с некоторым облегчением убеждается, что Брекенридж не собирается мешать ему и дальше.
Погружается в сомнительное подобие коматоза, когда устраивается — так, чтобы не мешал kimber, прижатый к пояснице, — на заднем сиденье. Сидит с открытыми глазами, но не шевелится и даже не моргает, полностью ушедший в себя, и за неполный час ни на дюйм не приближается обратно к точке равновесия: просто пялится куда-то вперед и видит перед собой посмертную маску, в которую превратилось лицо Соль.
(зачем было убивать?)
Он знает, что не будет спрашивать.
На оживленной улице нельзя привлекать к себе излишнее внимание — это влечет проблемы, а проблемы отделяют от цели, — и только поэтому он второй раз терпит, почувствовав, как смыкаются на запястье чужие пальцы. Не думает, что Иэн, должно быть, встревожен
(кому, как не эдгару, знать, что любых прикосновений он обычно избегает, как огня — и правильно, в общем-то, делает)
и никак не реагирует на хозяйские жесты. То, что он собирается сделать с ведьмой, можно и нужно делать голыми руками. В оружии нет необходимости. В пулях нет необходимости.
В разговорах нет необходимости тем более.
Она кое-как разлепляет опухшие глаза, когда Эдгар хватает ее за волосы, что-то бессвязно лепечет, машинально цепляется за него, стараясь ослабить хватку — он не обращает внимания, стаскивая ее с матраса, и без усилия направляется в ванную. На полную выкрутив оба крана, сует девчонку головой под струю воды.
Кажется, Иэн что-то говорит. Эдгар не слушает; выламывает ведьме руки, вынуждая нагнуться ниже.
Не боится ее магии.
Просто хочет утопить.
— Эдгар, — ноль внимания; он повторяет его имя на разные лады, хотя с таким же или даже более впечатляющим успехом мог бы обращаться к стене. Тормозить физически даже не пытается: одного раза много лет назад хватило, чтобы понять, что в честной рукопашной он Эдгару даже близко не соперник; а в таком состоянии с него станется и череп проломить, а заметить досадное недоразумение только через пару часов.
Двигает за ним к дому, за неимением вариантов убирая пистолет за пояс — не в руке же таскать. Некоторое время пытается представить, что будет, если ведьмы в доме-таки не обнаружится: фантазия получается не из разряда приятных. Впрочем, если облегчение при виде мирно спящей Эрин и возникает, то совсем лёгкое.
— Эдгар, я не верю, что она могла... — и снова стена; чуть ли не рычит на выдохе, давя крайнюю степень раздражения — хотя бы одному в этом доме сейчас не помешает мыслить трезво, а ни Эдгар, ни бесцеремонно поднятая с постели ведьма к этому никаких способностей не обнаруживают. Эрин невразумительно пищит, царапается, как котенок, пытаясь выбраться из хватки — вероятно, это и в самом деле больно — и недоуменно лупится на обоих. На брошенный ею взгляд Иэн отвечает нервным пожатием плеч — ничего не могу сказать, милая. Эдгар же, кажется, не замечает вообще ничего, ни появившихся и тут же затянувшихся на предплечье царапин, ни слабых возмущений, ни веса ведьмы, которую он скорее волочит по полу, нежели заставляет идти своими ножками.
Спасибо, конечно, что не придушил на месте, но перспектива, когда конечная цель Эдгара становится очевидной, Иэну не очень нравится.
— Да включи ты голову наконец, — не унимается, пытаясь достучаться на протяжении всего не самого дальнего пути до ванны. — Я тебе как маг говорю, она бы не смогла прикинуться Соль, она бы тут вообще ничего не смогла, — шум воды заглушает голос; Иэн делает несколько глубоких вдохов. Глядит, как трепыхается и хрипит ведьма, пытаясь вывернуться из его рук и одновременно отплеваться от заливающей лицо воды. Глядит на перекошенное злостью лицо Эдгара — и куда вся обходительность по отношению к женщинам подевалась?
Если она и правда его убила, то заслужила. Но сперва Иэн хочет знать, как ей это удалось. Без магии, без оружия, без выдающихся физических способностей, вообще без чего-либо, что можно было бы противопоставить гораздо более сильному противнику.
— Эдгар! — перекрыть шум воды у него получается, но результатов это ожидаемо не приносит. — Ты сам напросился, — оставшиеся слова, произнесённые уже по-валлийски, заглушает вода и всплески от бултыханий Эрин, но это не важно. Эдгару не обязательно ни слышать фразу, ни видеть, что Иэн поднимает руку в его сторону, чтобы внезапно ощутить непреодолимое желание упасть и вздремнуть прямо здесь, на изрядно намокшей плитке.
До полной отключки его доводить не обязательно. Иэн ловит момент, когда ярость в глазах начинает гаснуть, уступая место сонному отупению. Не даёт времени сообразить, что именно происходит, и отпихивает в сторону, не сильно заботясь о том, чтобы расцепить пальцы на волосах — если хочет прядку в подарок, как это некогда было принято, то пусть радуется.
После этого снимает чары, хотя, возможно, пара часов сна пошла бы ему на пользу. Рывком вытягивает девчонку из-под воды и не менее бесцеремонно, чем Эдгар до того, оттаскивает ее максимально подальше. Встряхивает за плечи, всматривается в лицо — проблеск мысли в глазах определённо есть, не самый добрый, конечно, но до эмоций ведьмы ему как-то нет никакого дела.
— Он уверен, что его убила ты. Я пока ни в чем не уверен, — больше информации ей пока не надо, да и не успевает он ничего сказать. Только заводит за спину и придерживает рукой, чтобы не дёргалась вылезти между ним и Эдгаром. Выдыхает и говорит со всей убедительностью, на которую только способен, очень надеясь, что больше не придется применять магию, от которой Драйден и без того не в восторге, если выражаться максимально мягко.
— Эдгар, стоп, — приподнимает ладонь, медленно и показательно делает вдох и выдох, словно призывает повторить. — Я сказал — убить успеешь. Ты посмотри на нее, — впрочем, именно этого сделать и не даёт, цепко держит ведьму за руку, не позволяя высунуться из-за спины. — Она бы кролика того, в гостиной, убить не смогла. А с перевоплощением... И вообще, ты её тогда для того жить оставил, чтобы сейчас тупо в ванной утопить?
Вскидывает подбородок по мере приближения Эдгара, чуть заметно поджимает губы, всем видом давая понять, что с дороги не отодвинется. Блеф, конечно — всерьез сцепляться с другом ради ведьмы, которая уже десять лет как должна быть мёртвой, Иэн не собирается.
Но и спокойно дать ему утопить девочку, что сама чуть кончилась, возвращая ему жизнь, Иэну тоже не очень хочется. Если и есть на этом свете хоть какая-то, язви ее, справедливость, то Эрин однозначно заслужила хотя бы небольшую её часть.
Вода поднимается быстро. Попытки ведьмы сопротивляться проходят мимо его сознания по касательной: она бьется в его руках, отплевывается, что-то говорит; потом кричит, полностью осознавшая, что именно он делает. Эдгар ни на дюйм не сдвигается с места — с тем же успехом она могла бы колотить в стену (что-то требовать от нее же). Когда она, забывая про боль в локтях и плечах, немного приподнимается, он лишь подается вперед; перехватив оба запястья одной рукой, вторую вновь запускает в густые волосы и давит на затылок. Хрупкое девичье тело конвульсивно дергается. Он тянет ведьму на себя, заставляя поднять голову; чувствует судорогу, которая проходит по ее спине, прислушивается к надсадному дыханию и рывком опускает обратно в воду.
Нужно обладать определенным складом ума, чтобы получать удовольствие от чужой агонии. Эдгар его получает, но не может сказать, что ему этого достаточно. Смерть, даже такая, не кажется ему достаточно удовлетворяющей. Навязчивое желание причинять боль завоевывает разум без боя: он позволяет ведьме еще раз ухватить немного воздуха и перебирает варианты. Взвешивает и оценивает их, какие-то отбрасывает сразу, остальные берет на заметку. Вспоминает красочные, лживые до последнего слова рассказы о наставнике. Думает, что может воплотить каждую из ее безумных фантазий о садисте-мучителе и прибавить сверху.
(воображение рисует кровоточащий кусок мяса, обреченный на бесконечное существование в увечном теле на жалких остатках магии, без возможности еще раз увидеть своими глазами рассвет; сквозь зубы рвется короткий рык — да, он хочет сделать именно это, и черт знает что еще)
Осознает, что сверху мягким одеялом опускаются чужие чары, но не успевает своевременно отреагировать. Пошатывается, расслабив пальцы; хочет ухватиться за край ванны, чтобы удержать равновесие — мощный толчок в плечо лишает опоры. Эдгар ударяется затылком, шипит от боли и зажмуривается: несмотря на весьма призрачную угрозу получить сотрясение, биться головой о пол ему как-то не очень нравится.
Сонное оцепенение спадает, уступает ставшей привычной злости; он едва касается ладонями плитки, отталкивается мягким пружинящим движением и оказывается на ногах после почти молниеносного разгиба. Иэн уже закрывает ведьму спиной — только это, пожалуй, и спасает всех троих: вместо девчонки, одного вида которой ему достаточно, чтобы слететь с катушек окончательно, Эдгар смотрит на Брекенриджа.
Да какого хуя.
Подбирается ближе, настороженный, удивленный даже. Никак не может понять, почему он ее защищает — ощутил внезапную страсть к брюнеткам? К малолеткам? К убийцам? Если последнее, то почему выбрал любительницу, когда вокруг столько профессионалок.
Никакие иные мотивы не рассматривает, хотя будь на месте Иэна кто-нибудь другой — запросто решил бы, что они с ведьмой в сговоре.
(будь на месте иэна кто-нибудь другой, — услужливо подсказывает рассудок, превратившийся в жалкий внутренний голосок, — он был бы уже мертв)
Недоверчиво фыркает, заметив явно оборонительный жест. Знает, как быстро с этих пальцев может слететь заклинание, которого вполне хватит, чтобы его размазало по противоположной стене, и все равно сокращает расстояние; неотрывно глядит в глаза.
Останавливается напротив, склонив голову набок: вдыхает и выдыхает одновременно с Иэном — скорее результат бессознательного копирования, чем попытка успокоиться. Делает последний скользящий шаг и грудью касается раскрытой ладони; разводит руки в стороны: бей, раз собрался. Несколько безумно долгих секунд спустя крепко сжимает его запястье. Может, не напрягаясь, раздробить кости и превратить всю кисть в бесполезный мешок кожи, набитый фаршем, но ограничивается тем, что отводит в сторону и вниз.
Удара так и не дожидается. И только теперь понимает, что весь этот растянутый во времени момент не дышал совсем, готовый если не упредить, то хотя бы достойно ответить на неизбежную, казалось бы, атаку.
Вспоминает, как когда-то жалел, что они не родились братьями, и думает, что и к лучшему, иначе Брекенридж бы ни за что не дожил даже до совершеннолетия.
(оторвал бы нахер голову собственными руками за подобные фокусы)
— Получше, — подается вперед, выхватывая из-за его спины пистолет: не хватало только, чтобы обезумевшая ведьма решила воспользоваться последним шансом и пристрелила своего спасителя на месте. — ничего не придумал? — Эдгар кладет kimber в сторону, на стопку белых пушистых полотенец и, царапнув Иэна неласковым взглядом, отходит.
— Я хочу знать все. Все, что она делала. И чего не делала. Где сказала правду, где солгала, — на контрасте с намертво сцепленными на груди руками голос звучит почти равнодушно. Он оборачивается.
— Или ты это сделаешь, или я сам, — говорит, мрачно ухмыльнувшись одной стороной рта.
Во мраке рождаются слова. Отголоски ускользающих сновидений.
— Эдгар… я… не…
Рывок. Нет, ей не снится. Тянущая боль в затылке и странное чувство, будто она падает с кровати на потолок — все реально. Приходится открыть глаза. Они слезятся. Лицо Эдгара прямо перед ее. Эрин требуется несколько секунд, чтобы проморгаться и справиться с бесконтрольным приступом паники: Эдгар Драйден нависает над ней — разумеется, первым делом она предполагает самое мерзкое из возможного.
Несколько секунд, чтобы прийти в себя. Потом возвращаются воспоминания о событиях предыдущего дня, и Эрин слегка успокаивается.
Та же комната, что и в прошлый раз. Тот же матрас. Только ощущения другие: в прошлый раз было мягко, удобно и тепло. Теперь же Драйден вздергивает ее вверх за волосы. Эрин цепляется за его руку, чтобы не лишиться скальпа. Но даже эта грубость и диковатый взгляд Драйдена (что он означает, Эрин не взялась бы угадать, даже будь с ней ее магия) пока еще не пугают ее. Она пытается шутить:
— Что на тебя нашло? Я уже в норме, спасибо. Если это благодарность, то мне лучше кофе.
Скользит взглядом по стоящему рядом Брекенриджу, успевая отметить неуместность одежды, в которую он одет, на нем.
Эдгар тянет ее волосы вниз, заставляя запрокинуть голову. Эрин пытается достать его рукой, но ей лишь удается кончиками пальцев мазнуть по его щеке. Страха все еще нет, только недоумение и нарождающаяся злость.
Ее куда-то ведут. Она всю дорогу возмущенно тараторит.
— Что я сделала не так? Ты что злишься за окна? Эдгар!
Ванная. Безупречно чистая и холодная.
«Да вы издеваетесь!»
Даже когда Эдгар опускает ее лицо под кран, Эрин не поддается страху. Ей владеет осторожная уверенность, что Эдгар ее не убьет, не после того как она его воскресила. Но вода все пребывает, Эдгар и не думает останавливаться, Эрин чувствует, что захлебывается, и в ее сознании неожиданно возникает неприятная мысль. Сквозь льющуюся в глаза воду Эрин может разглядеть размытое светлое пятно — лицо Иэна Брекенриджа (воображение дорисовывает на нем победоносную ухмылку).
— Ах ты тварь, — цедит она в бессильной злобе (и тут же заходится в кашле от попавшей в легкие воды), уверенная, что Брекенридж в своем рассказе Драйдену извратил все что можно и умолчал о ее вкладе. Тогда ясно, отчего Драйден так взбесился, и что он не шутит.
Вода заливает ноздри и рот. Грудь распирает. Ей снова шестнадцать, она с Саймоном, и она умирает.
«Ради бога, только не это! Только не это снова!»
Страх прорывается наружу, как пробка из бутылки шампанского. Теперь-то Эрин сопротивляется в полную силу, как рыба, угодившая в сеть (и так же тщетно), но вдруг чудовищное давление ослабевает и что-то или кто-то — сменивший гнев на милость Эдгар? — вытягивает ее из воды. Эрин видит сначала потолок, потом — стены ванной, потом — физиономию Брекенриджа. Последняя заставляет ее почувствовать подспудную благодарность и даже вину за недавние подозрения. Эрин так рада быть живой и иметь возможность дышать, что не сразу реагирует на обращенные к ней слова.
— И что же натолкнуло его на эту мысль? — выплевывает она магу в спину. Она бы продолжила расспросы, но приближение Драйдена вынуждает ее отпрянуть и забыть обо всем. Воспоминания о том, первом разе, когда Драйден неуловимым взгляду движением набросил на нее удавку, болезненно ярки, но меркнут на фоне того, о чем говорят, договариваются, двое напарников, словно позабыв о ее присутствии.
Секунду назад Эрин кипела от возмущения, теперь ее пробирает озноб.
— Может, пойдем на кухню? — подает она голос, цепляясь за разговор, как за спасательный круг. — Выпьем кофе, поговорим. Я расскажу все, что захотите.
Всем видом старательно изображает невозмутимость, но хорошо, если на предплечье Эрин после этого не останется синяков от судорожной хватки. Зато внешне совершенно спокойно выдерживает взгляд и даже умудряется не вздрогнуть и не отвести руку, когда ее касается Эдгар. Только чуть щурится, не до конца уверенный, что последует дальше: перелом запястья, попытка с боем добраться до Эрин, совет идти нахрен или что-нибудь еще, чего Иэн даже не предполагает.
Отчасти это похоже на те ролики с youtube, где хищник спокойно реагирует на человека в клетке, если тот уверенно смотрит ему в глаза. Однако стоит разорвать зрительный контакт...
Эдгар отводит взгляд, а Иэн неслышно выдыхает носом, стараясь не выказывать серьезного облегчения, и никак не мешает забрать оружие. Если не попытался только что придушить обоих, то и пальбу в ванной наверняка не начнёт. О том, что так быстро Эдгар никогда так не успокаивался, если уж случалось завестись, Иэн не задумывается.
— Могу о том же спросить, — когда убеждается, что никто больше не собирается никого топить, выпускает Эрин и подходит к ванной сам. Перекрывает краны, вытягивает пробку, пока вода не начала переливаться через края. Выплескивает несколько пригоршней воды себе в лицо, не обращая внимания, что льет на пол и под ноги; ощущает потребность точно в таком же душе, какой только что пережила Эрин, чтобы хоть как-то прийти в норму.
Опирается на бортики и молчит, глядя на утекающую воду. Может, зрелище и из разряда вечных, но вскоре остается только пустая ванна и неприятная тишина за спиной. Не выпрямляясь, поворачивает голову к Эдгару, хмуро смотрит исподлобья.
— Он не про кофе и не про разговоры. Да? — поджимает губы, получив подтверждение, и снова погружается в молчание. Доходит до стопки полотенец, достает одно из-под пистолета, нарочно неторопливо вытирает лицо. Несколько секунд мнёт влажную светлую ткань в руках, прежде чем вернуть на место. Зачесывает назад несколько упавших на лицо мокрых прядей.
Отчаянно пытается думать об Эрин ровно так, как еще несколько дней назад. Случайно выжившая девчонка; лгунья, не представляющая для мира никакой ценности; никто, в общем-то, и даже зовут ее не по-настоящему.
Но после минувшего утра — сложно. После ее помощи, о которой он не то чтобы не попросил — не предположил бы даже такой вариант. Смотреть на нее как на пустое место получается со скрипом; так что Иэн предпочитает не смотреть вовсе.
— Сколько, последние дней десять? Столько она примерно в парке... — осекается, не сразу понимая, что из произнесенного коробит. Чуть шире распахивает глаза, когда осознаёт. Они оба своими глазами видели Соль в пятницу незадолго до треклятого вечера сбора средств. К секретарше никто активно не присматривался, но она была... Обычной? Можно предположить, что Эдгар не заметил иллюзию, что Иэн просто не обратил внимания, но едва ли ведьма пятого уровня оказалась способна так лихо провести всех присутствовавших там магов.
— Я бы дал выбрать ей, — все-таки поворачивается к Эрин, решая отложить загадку с Соль на потом. — Кто тебе больше нравится, он, — на секунду отводит взгляд к Эдгару и лежащему рядом с ним пистолету. — Или я? — двумя пальцами легко стучит себя по виску.
Уточнять, что последний, у кого он копался в голове, после допроса непрерывно хихикал и безостановочно тряс головой, словно в ухо заползло противное насекомое, Иэн не собирается. Тем более не думает говорить о том, что несчастного в итоге умертвили, а ему самому посоветовали либо так больше не делать, либо учиться у менталистов. Но в тот раз спасла подтвердившаяся уверенность в чужой вине. Черпать такую же сейчас Иэну банально неоткуда.
— Только не здесь, — смотрит за дверь и максимально буднично продолжает. — Я бы предпочел спальню. Или вторую гостиную. Где помягче. Ты же помнишь, как оно бывает, — совсем слегка делает акцент на последнем предложении. Помнит, наверняка же помнит, такие вещи даже с их стажем с трудом вымарываются из памяти.
Он бы на ее месте выбрал Эдгара. Быстрее, чище и уж наверняка не болезненнее того, что может предложить сам. Тем не менее, подробностей своих умений в этом плане малодушно не оглашает, хотя и понимает, какой вариант из-за этого предпочтет Эрин.
Неправильный.
Старается смотреть на Иэна и слушать только его; чувствует себя похороненным под обманчиво-спокойной гладью, в темной воде собственного гнева. Обрабатывает информацию, практически не воспринимая ее по-настоящему: на внушительных размеров личном кладбище чудом не появляется свежая могила — одиноко там девчонке точно не было бы, — но об этом Эдгар предпочитает не задумываться.
Ведьмой больше, ведьмой меньше, кто вообще их считает.
Вместо ответа лишь приподнимает брови: какие, нахрен, разговоры; какой, нахрен, кофе. Лимит бесплатных минут, которые он готов был уделить вежливым беседам, исчерпан как минимум до начала следующего месяца.
(эдгар не уверен, но надеется, что к августу его немного отпустит)
На жалобный лепет ведьмы не реагирует совсем; следит краем глаза за тем, чтобы не рванула с места, но не более. С каждым новым словом воображаемые весы, где желание прикончить малолетнюю суку кое-как вошло в баланс с попытками довериться Иэну, все ощутимее склоняются в сторону первого. Он отрезан от любых других воспоминаний: думает только о Соль, лежащей в сырых листьях, и о том, что кто-то обязан за это заплатить. За неимением добровольцев рассматривает одну-единственную кандидатуру.
Ее решение кажется очевидным и вполне предсказуемым: по крайней мере, он ни капли не удивляется, когда ведьма, что-то попытавшись съязвить, выбирает из двух меньшее зло. Сам абсолютно уверен в том, что Иэн этим самым меньшим злом и является — воображение рисует столько неприглядных картин допроса, что в сравнении с ними ментальное вмешательство кажется детским развлечением.
(эдгар на самом деле не помнит, чем все кончилось в последний раз; или запрещает себе об этом думать)
Кивает, согласившись с тем, что в ванной продолжать не имеет смысла. На этот раз девчонка справляется сама; поспешно поднимается, стоит ему сделать пару шагов, и всячески изъявляет готовность шевелить ногами без посторонней помощи.
Далеко идти не приходится: Эдгар толкает ее на матрас; разворачивается к Иэну.
— Я хочу все. Все десять лет. С того самого часа, как мы покинули дом, и до сегодняшнего дня, — слова даются ему тяжело, словно приходится прикладывать усилие для того, чтобы голос звучал сколько-нибудь по-человечески.
— Можешь обойтись без лекции о последствиях, — предупреждает возможные комментарии и кивает в сторону ведьмы: действуй, не испытывай терпение. Сам садится к противоположной стене. Оглядевшись по сторонам, подбирает изрядно потрепанный теннисный мячик и подкидывает его в ладони.
Отредактировано Edgar Dryden (2018-08-31 17:29:16)
Выбор между двумя видами пыток, физической и магической, выбором по сути не является. Брекенридж как будто предлагает ей две веревки, спрашивая, на какой ей угодно повеситься. Господи, если бы у нее в самом деле был выбор, если бы прямо сейчас, в эту самую минуту, маг открыл ей, что она должна сказать, чтобы снискать их снисхождение, Эрин бы это сказала. Возненавидела бы себя, но сказала.
Она сосредоточенно смотрит на двух иных, вглядывается в их лица, словно надеется высмотреть там записку с ответами на вопросы, на которые Драйден и Брекенридж избегают отвечать, прикрываясь встречными вопросами или полным игнорированием, — записки нет. Помощи ждать неоткуда. На этот раз никто ничего ей не подскажет, а спастись сама она не в состоянии. У нее нет магии, нет выхода и нет выбора. Эрин послушно просовывает голову в петлю.
Идет в спальню, почти не ощущая ног (из них будто бы удалили все кости, как в «Гарри Поттере»). Дотаскивается до матраса, с которого еще не до конца стерся отпечаток ее тела, падает от одного толчка. Смотрит по сторонам, часто моргая. Все вокруг кажется холодным и враждебным, неродным: голые стены, книжный стеллаж в неестественном порядке — безжизненная застывшая комната, от вида которой у Эрин сосет под ложечкой.
Пара минут, пока говорят Драйден и Брекенридж, кажутся ей самыми долгими часами в жизни за последние пять лет. На протяжении этих тянущихся невыносимо долго минут Эрин не оставляет ощущение, будто она совершила неверный шаг, идя по замерзшему озеру, и вот-вот провалится под лед. Когда Иэн Брекенридж поворачивается к ней, Эрин испытывает резкий приступ головокружения. Сердце колотится прямо в ушах. Может быть, выброс адреналина когда-то кого-то и спасал, но для Эрин он абсолютно бесполезен. Матрас не скрипит, но едва слышно шуршит простыня, когда Эрин непроизвольно отодвигается от приближающегося мага, вжимаясь в стену. Приходит мысль, что стоило бы лечь, но слишком невыносимо так открываться, она и без того чувствует себя совершенно беспомощной. И все же не отстраняется, когда маг склоняется над ней — выглядит он при этом так, словно его слегка подташнивает, как человека, вынужденного угрожать собственной дочери, но надеяться на снисхождение не приходится: в лице Брекенриджа вместе с тем читается мрачная решимость исполнить задуманное. Эрин напоминает себе, что она сделала выбор, и не отстраняется (лишь легонько вздрагивает), когда он касается пальцами, влажными и прохладными, кожи у ее виска; не сопротивляется вторжению — наоборот, опускает все щиты, чувствуя себя как никогда беззащитной, как человек со снятой кожей, и жалеет об этом уже через секунду. Чужая магия врывается в сознание слепящей болью. Боль нестерпима, даже с учетом того, что Эрин не сопротивляется.
В своем разуме она заходится криком «Больно! Прекрати! Прекрати! Хватит!», но из разинутого рта не вырывается ни звука. Тело выгибается дугой. В последнюю секунду в спальне Эдгара Драйдена Эрин ненавидит вломившегося в ее сознание чужака всей своей душой и надеется, что ее страшная чугунная ненависть хорошенько вдарит ему по мозгам.
Потом ее тело, оставшееся в комнате, обмякает, а она сама проваливается кроличью нору, точно какая-нибудь Алиса, только вот Алисе в самом страшном сне не могли бы привидеться картины, которые помнит Эрин.
Она то стоит на пепелище, то чувствует жар кожей закрытых век.
Непрерывный бесконечный полет по кроличьей норе.
Непреклонная сила увлекает ее за собой вниз, в прошлое, и все стадии горения обычного английского особняка проносятся у нее перед глазами за несколько секунд. Возгорание, пожар, обугливание. Она не успевает дойти даже до второй стадии принятия горя, когда воспоминание обрывается.
Вверх, вниз, вперед, назад.
Лицо Юргена, сохранявшее мрачное выражение на протяжении всего ее монолога, распадается на кусочки. Почему-то это кажется ей правильным, пока она несется вниз — или все же вверх? — в калейдоскопе собственных воспоминаний.
Невообразимый дом Саймона, спрятанный на краю обитаемого мира, в иссушенных солнцем землях, куда они не могли за ней последовать. В таком доме мог бы жить злой волшебник-отшельник, он словно сошел со страниц фэнтезийного романа, песок, пыль и пустынная растительность смешивались с ним магическим образом, и дом казался порождением самой пустыни, неотъемлемой ее частью. Она помнит, но не успевает увидеть себя, запертую в крохотной комнатке с кроватью и ненастоящим окном. Саймон запрещал ей плакать, потому что знал, что, начав, она не остановится неделю — так уже было.
Саймон, Саймон, Саймон. Высокий человек с широкими плечами и скуластым лицом. В этом кошмаре он не оставляет ее ни на минуту. Нигде от него не скрыться.
«Я не знаю, что мне делать!» — вопит сознание Эрин, когда у нее на руках сгорает вся кожа, когда она захлебывается водой на каком-то каменистом уступе в шестидесяти милях от ближайшего водоема, когда наставник тупым ножом пытается вскрыть ей грудную клетку.
Она вспоминает каждый неслыханно жестокий ритуал, каждое человеческое жертвоприношение, каждую жертву, которую помогла заманить на заклание вместо себя. Раскаленный воздух пустыни. Первое убийство — тогда это был всего лишь скорпион. Первую увенчавшуюся успехом попытку одушевления — оживленного скорпиона-защитника.
Выдыхает, когда темная спальня уединенного жилища Саймона, растворяется сразу после того, как она оказывается в ней — каждый раз, стоит ей оказаться в ней.
Вновь встречается с женщиной c бледной кожей и такими точеными чертами, словно их высек из мрамора уверенный резчик. Она выглядит молодой — Гвендолин дает ей не больше двадцати — но девятнадцатилетнюю ведьму, видевшую, как незнакомка говорила с ее наставником, не отпускает мысль, что она только так выглядит. У женщины странный говор и странный взгляд, холодный, но не враждебный, а будто озадаченный, как если бы стоящая перед ней Гвендолин казалась ей такой же диковинной, какой она сама казалась Гвен. У Гвендолин от нее мурашки ползут по спине, но она с легкостью соглашается на сделку, которая обеспечит ей свободу от Саймона, пусть даже всего на три года. Она готова согласится на все что угодно, лишь бы снова не умирать.
Дальше — свобода, несколько лет, принадлежащих лишь ей одной, но счастливым моментам нет места в том аду, в котором она очутилась. Вместо аккуратного таун-хауса в районе Ричмонд она оказывается в роскошном звукоизолированном кабинете Юргена, отрезанном от грохочущей в клубе музыки. Она старается не думать о том, что Юрген от нее хочет, в обмен на что предлагает информацию о настоящих причинах смерти ее родителей. Силе, контролирующей ее кошмар, это вроде бы и не нужно, она увлекает ее назад, на пепелище, в еще не сгоревший дом, где арбитр с очень светлыми льняными волосами, вкладывает ей в ладонь пулю, которая в итоге приведет ее прямиком к нему. Этот арбитр — Эдгар Драйден. Десять лет спустя Эрин заставляет его пожалеть о принятом когда-то решении — очень, очень, очень много раз пожалеть.
В одном из снов из своих кошмаров он спрашивает у нее, как ей удается так точно копировать реальные ощущения от смерти, где она ищет материал. Она не удостаивает его ответом, но много его мучительных смертей спустя, совсем в ином сне признается, что ей не нужно ничего искать — достаточно просто вспомнить.
События возникают из ниоткуда и уходят вникуда, а неумолимая сила тянет ее за собой все дальше, но потом исчезает, оставляет ее одну в темной пустоте, где нет ни света, ни звуков, ни мыслей. Все останавливается, включая, кажется, часть нейрофизиологических процессов, как будто само время поставили на паузу. Удущающе пугающе, поэтому, когда сокрушительная мощь вновь вламывается ей в голову, болью выжигая окружающую ее тьму, Эрин радостно приветствует эту боль — лишь бы не остаться навсегда заточенной в эту скорлупу.
Звуки. Кислород. Свет?
Эрин открывает глаза. Комната кренится. Конфликт между зрением и внутренним ухом вызывает рвотный позыв.
Тонкая майка, пропитавшись потом, липнет к коже, Эрин не может разобрать холодно ей или жарко. Над этим можно подумать и позже, сейчас главное, что она жива, что она выбралась.
Ждет, что сейчас Эдгар сообразит, что оговорился. Или звучно рассмеется и скажет, что пошутил. На склонного к идиотским шуткам человека он сейчас похож меньше всего на свете, но Иэн ждет, что хоть как-то он свои запросы да поумерит.
— А ты не охренел? — когда понимает, что этого не произойдёт. Открывает и закрывает рот, понимая также, что его отказ гарантирует девочке несколько часов развлечений тет-а-тет с Эдгаром. Плюс-минус в зависимости от природной выносливости и болевого порога. Напоследок недобро зыркает Эдгару в глаза, но молчит; не морщась проглатывает почти что приказной тон и временно вообще забывает о его существовании рядом.
Тот редкий случай, когда злоба едва ли помогает магии. Иэн медленно опускается рядом с Эрин и с минуту молча разглядывает девочку, давая собственному дыханию прийти в норму, выметая из головы ненужные мысли и эмоции.
Мог бы сказать, чтобы она не нервничала и не боялась, но не хочет лгать. Всматривается в светлые глаза и слабо пожимает плечами, прежде чем податься вперёд. Под его пальцами бьется жилка на ее виске; и это — предпоследнее, что он чувствует, прежде чем провалиться в мешанину из чужих воспоминаний, эмоций и ощущений.
Последней становится разрывающая виски боль. Иэн до скрипа стискивает зубы и не отдёргивается, только сильнее сжимает пальцы на её висках. О том, что собирался послушно смотреть то, что она ему покажет, не давить на чужой разум, забывает в первые же несколько секунд. Чужая память разворачивается перед ним подобно киноленте, и он не играет в деликатного зрителя — изучает на просвет, силой возвращая к важным местам и силой же проматывая события незначительные.
За окном ощутимо смеркается, когда он снова обнаруживает себя в реальном мире. Иэн отрывается от Эрин и неровно дышит; долгое время изучает мятую простыню, прежде чем приходит к выводу, что от смены положения его, пожалуй, не стошнит. Неторопливо поднимается, никак не комментируя вслух последние несколько (?) часов. И старается о них не думать; пока что не думать — звенящее ощущение пустоты в голове нравится ему как нельзя больше.
Подходит к Эдгару — он что, всё время тут так и сидел? — впираясь в него мало что выражающим взглядом; выглядит так, что то ли парой ласковых сейчас наградит, то ли пнет от души, а потом не менее душевно добавит. Вместо этого присаживается рядом и как-то криво ухмыляется.
— Предупреждаю, — умудряется вспомнить о высказанном в такси пожелании, прежде чем берет его лицо в ладони словно для поцелуя, но делает нечто куда менее приятное. Мелкое злобное удовлетворение приходит почти в тот же момент, как взгляд Эдгара туманится, застланный картинами чужого прошлого.
Десять, сука, лет. Но сейчас он хотя бы волен выбирать фрагменты сам, не руководствуясь законами чужой памяти, не вынужденный следовать логике и ассоциативным цепочкам чужого разума.
Кратко возвращается к событиям той осенней ночи: пусть поглядит, воплощённое великодушие, на себя со стороны. Но не задерживается.
Эрин — еще Гвендолин? — умирает раз за разом; крики и хрипы режут уши; запах паленого мяса раздражает нос; Саймон Кросс без особых эмоций умертвляет ученицу. А потом возвращает к жизни. А потом превращает ее тело в кровавое месиво, без лишних эмоций вспарывая ей грудь и морщась только потому, что она имеет неосторожность кричать.
(иэн ненадолго притормаживает именно этот момент — тот самый любезный саймон; девочка не то, что не солгала — серьезно преуменьшила список заслуг своего наставника)
Демонстрирует во всей красе ту самую ведьму, что видел на вечере у вампиров; её вместе с Саймоном, её вместе с Эрин; не картинкой, а скорее сухим знанием вкладывает ему в голову информацию про их уговор.
Быстро, как на подмотке, проходится по последним нескольким дням Эрин: картинка дергается и скачет, но вывод способен сделать даже умственно отсталый. К смерти Эдгара она не имеет никакого отношения.
К реальной, по крайней мере: часть увиденного он придерживает при себе, даже в таком состоянии не желая Эдгару переживать те кошмары еще раз. Без титров обрывает кинопоказ и хлопает его по плечу — ничего, переживешь. Приваливается к стене рядом, наконец-то соизволяет бросить на Эрин короткий взгляд. Та, вроде, шевелится и, вроде, подает признаки жизни. Иэн ищет в себе отголоски возникшей было днем жалости. Не находит. Чувствует только нарождающуюся внутри злобу: ее мало, чтобы сию же секунду свернуть девке шею, но хватает, чтобы не испытывать нежных чувств ни к ней, ни к Эдгару. Пока что, по крайней мере. Чужие десять лет не скомкаешь и не выбросишь в урну, не сотрешь из собственной памяти. Делясь с Эдгаром увиденным он надеялся, что вытряхнет это из головы и забудет, но сцены чудовищного для девочки ее возраста прошлого продолжают плясать перед глазами.
— И сколько раз она это сделала? Десять? Двадцать? — упирается в стену затылком и глядит куда-то в потолок, но видит совершенно не его. Это даже смешно: все в этой комнате кроме него не раз и не два пережили собственную смерть. В любой другой ситуации Иэн мог бы даже посмеяться.
Складывает пальцы правой руки и смотрит на заигравшее в ладони пламя; через него виднеется очертание садящейся на матрасе Эрин. Одно реальное воскрешение за несколько смертей, пусть и не настоящих, за угрозы даже не ему самому — его девочкам. Иэн старается найти хоть одну причину назвать такой размен равноценным, пока память услужливо воспроизводит то, что она делала с Эдгаром и обещала сделать с его, Иэна, семьей.
Огонь вспыхивает чуть ярче, Иэн перебирает по нему и сквозь него пальцами, словно гладит домашнюю кошку.
Два десятка придуманных смертей и одно настоящее воскрешение. Одно хитросплетенное проклятье и почти искренние показания на том импровизированном допросе. Смерть родителей. Несколько собственных. Много чужих.
Больше всего ему хочется накачаться алкоголем до потери пульса и оставить такой моральный выбор кому-нибудь другому. Например, Эдгару. Иэн несколько секунд смотрит на него, прежде чем перевести вопросительный взгляд на пляшущие в руке языки пламени.
Отредактировано Ian Breckenridge (2018-09-04 00:26:57)
Прямоугольник падающего из окна света медленно меняет форму, вытягивается и теряет контраст. Эдгар сидит, скрестив ноги; касается мячика кончиками пальцев, перекатывает к запястью и ведет руку обратно — движение быстро становится механически-навязчивым. Отыскав какое-то пятнышко на паркете, неотрывно на него смотрит и вскоре полностью отключается от того, что происходит в комнате. Тем более, что реагировать особо и не на что: за несколько часов застывшая напротив композиция из двоих ни разу не меняет позу. Он пользуется этим временем, чтобы без спешки обдумать оставшиеся варианты, и раз за разом заходит в тупик.
Возвращается мыслями к благотворительному вечеру. К Соль и к Анхарад.
Удивительное совпадение: за день до его убийства на сцене появляется женщина, у которой есть все причины желать ему смерти. Женщина, которой еще полвека полагалось провести в вертикальной клетке; зачем было выпускать ее задолго до срока? Эдгар чуть заметно хмурится, вспоминая прецеденты. Не может сказать, что их не было вовсе: гибкая судебная система коллегии неоднократно позволяла избежать казни тем, кто оказывался достаточно полезен — и это больше всего его беспокоит.
Чем оказалась полезна Анхарад?
Вампирша четвертого уровня, не обладающая ни особыми талантами, ни знаниями; хаотичная, импульсивная, безнадежно отставшая от времени. Пожалуй, последнее существо на земле, способное подчиняться приказам дольше тех нескольких минут, что к виску приставлен пистолет. Эдгар старается отвлечься от личных предубеждений, но получается так себе. Раз за разом задается одним и тем же вопросом: как они собирались ее использовать?
Да еще в Сан-Франциско.
Ответ выглядит настолько очевидным, что впору рассмеяться.
Цикличные размышления вперемешку с воспоминаниями прерывает Иэн. Эдгар теряет ощущение времени, с легким недоумением обнаруживая, что солнце практически скрылось за горизонтом; переводит взгляд и мрачнеет — по выражению лица Брекенриджа можно угадывать прогноз погоды на ближайшую неделю.
(дорожные службы предупреждают: в городе объявлено штормовое предупреждение, запаситесь спичками и не выходите из дома)
Успевает только вдохнуть и сжать побелевшие пальцы, как тонет в чужом искореженном разуме. Сознание ведьмы можно резать на кадры и пускать в третью часть american mcgee's alice, все необходимые элементы уже имеются: огонь, бесконечный респаун и почти завораживающий своим безумием сюжет. Эдгара накрывает повторяющимся дежавю, когда он видит, как она умирает; как кожа идет пузырями и лопается, обнажая шкварчащее мясо; как из почти обескровленного тела тянутся тонкие мягкие трубки; как чужая тень над головой идет рябью — воздух совсем рядом, но в легких почему-то вода.
Перестает понимать, с ней это происходит или с ним. Картинки накладываются одна на другую, и Эдгар снова оказывается в своих худших снах — тех самых, которые возвращаются, теперь уже без всякой магии, каждую ночь.
(однажды он останется там навсегда, потому что больше не сможет проснуться)
Собственная ладонь выглядит как нечто чужеродное: он смотрит на нее остановившимся взглядом и стискивает подрагивающие пальцы в кулак. Еще сон или уже нет? Боль совершенно ничего не доказывает, поэтому Эдгар гасит первый импульс — со всей силы ударить по паркету, чтобы тот брызнул обломками, а вмятина осталась даже на цементной стяжке.
Не стоит портить пол там, где достаточно включить голову и немного отдышаться.
— Около двадцати, если я правильно помню, — отвечает ровным тоном, хоть и с задержкой. Переводит взгляд на Эрин.
(словно впервые понимает, что у нее есть имя)
Могла ли она подделать собственную память так, чтобы даже Брекенридж не различил фальшивку? Вопрос скорее риторический: он видел слишком много, чтобы до сих пор подозревать обман.
— Нельзя отдавать ее Саймону. У нее в голове часовая бомба, Иэн, — он сжимает переносицу, словно надеется, что так будет проще думать.
Или, наоборот, перестать: Эдгару совсем не хочется осознавать, какую угрозу им обоим представляет Эрин. Не теперь.
— Если это увидит кто-то еще... если кто-нибудь узнает... преступление против границ жизни, это... — он заглядывает ему в глаза, чувствуя, как к горлу подступает комок.
— Тебя казнят. Даже судить не будут.
Цепляется за мысль о том, что выход есть всегда.
Его нужно только найти.
Отредактировано Edgar Dryden (2018-09-04 10:28:19)