Arcānum |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Arcānum » Игровой архив » How far does the dark go? [12 октября 1999]
суккуб 4-го уровня
администратор «Элизиума»
H o w f a r d o e s t h e d a r k g o?
___________________________________
Adam Morgue & Clarissa Valmont
осень 1999, стены «Элизиума»
⚜ ⚜ ⚜ ⚜ ⚜
Лучше всего готовый в будущем принять покровы ложной святости чувствует себя в королевстве порока.
Так уж вышло что что Клэри — часть этого королевства.
И не поприветствовать гостя было бы слишком дурным тоном.
Отредактировано Clarissa Valmont (2018-08-16 21:27:35)
маг 4-го уровня
священник
Казалось бы, в ночное время суток, когда солнце уже успело укатиться за горизонт, у человека нет мотивов тратить лишнюю электроэнергию, чтобы выполнять какую-либо активную деятельность. Гораздо проще лечь спать и проснувшись утром, набравшись сил вновь приниматься за свою бурлящую жизнь и отправляться на новые подвиги. Однако каждое новое человеческое поколение почему-то находит в ночи особенный источник вдохновение, тратя предназначенное для сна время на то, чтобы показать миру своё истинное лицо, воплощённое в новой написанной строчке, ударе острого ножа или ярким телодвижением во время танца. Будто бы больше не страшась чужих взглядов, человек только ночью начинает говорить искренне и делать то, на что в дневное время суток никогда бы не решился.
Пробираясь по улочкам ещё только засыпающего Сан-Франциско, Адам Морг вёл оживлённейшую дискуссию сам с собой, пытаясь доказать самому себе, что действует он исключительно из самых праведных побуждений и никак иначе. Что в бордель он идёт вовсе не для тех самых целей, для которых его обычно посещают. Что он просто обязан посетить его, дабы попытаться спасти хоть какую-нибудь заплутавшую душу. Должен указать ей верный путь, ведущий к спасению. Одна половина его подсознания в этом была полностью уверена и никак не хотела сдаваться. Он приехал в этот город, чтобы спасать людей, как делал это Иисус практически две тысячи лет назад, чтобы стать их поводырём в дороге к воротам Рая, где праведников встретит апостол Пётр и пожелает приятной вечной жизни.
Однако вторая его половина с таким заявлением была абсолютно не согласна. Единожды вкусив запретный плод, остановиться будет просто невозможно. Пройдёт год, два, пять, десять, но ты так или иначе вернёшь к тому, что с таким трудном оставил многие и многие годы назад. Вторая половина будто сидящий на плече дьявол, всё нашёптывала Адаму свои гнусные мысли, призывая жить так, как ему хочется, а не пытаться убежать от вполне естественных желаний. Она с самой искренней уверенностью заверяла мага в том, что уже слишком поздно строить из себя святого Франциска и единожды переступивший черту уже не сможет невинным вернуться за неё обратно. Божья любовь – это, конечно, замечательно, и всё же она не согреет в такой холодный осенний вечер, как сегодня.
И священник действительно никак не мог решить, какому голосу в своей голове было бы правильнее поверить. В далёком и не столь отдалённом прошлом он впадал в обе крайности и теперь не был до конца уверен, стоит ли ему простить себе прошлые ошибки и оставить их как дело давно забытое, или же в этом нет абсолютно никакого смысла. Так или иначе, любое из принятых решений не лишило бы его убеждённости в собственной святости, ведь праведен лишь тот, кто в нужный момент готов придаться самой горячей исповеди и с чистой совестью расстаться с прошлыми прегрешениями, разве не так?
А потому Адам уверенно шёл вперёд, ни на секунду не сбавляя шагу. В случае победы любого из оправданий собственного визита, он должен был сегодня оказался в борделе. Обстоятельства этого посещения были уже скорее просто лишними подробностями, которые особенно на суть дела не влияли. В любом случае, священник понимал, что рано или поздно он доберётся до Элизиума. Того требовали обе половины его двоякой натуры, а потому несло его туда со страшной силой, и не столь важно, где скрывался источник этой нескончаемой энергии – в желание спасать от греха или греху придаваться.
Путь пешком, конечно, занимал гораздо больше времени, чем если бы Морг воспользовался бы общественным транспортом. Однако ему действительно нужно было время, чтобы хорошенько всё обдумать, а на такое не жалко ни лишних минут, ни уставших ног. А наконец добравшись до дверей заветного зданий, Адам неожиданно остановился. За весь свой путь он так и не решил, как именно стоит себя позиционировать. Как гостя или как настырного проповедника?
Рука сам так и потянулась к колоратке. Выходя часом ранее из церкви и избрав место своего вечернего пребывания, священник был определённо уверен в цели своего скорого времяпровождения. Однако свежий воздух принёс с собой несколько противоположные мысли и оставил на распутьях. Снять или не снять? Белый воротник мгновенно выдаст в нём представителя духовенства и привлечёт излишнее внимание. К тому же, это может посрамить матушку Церковь, а этого Адаму хотелось бы в последнюю очередь.
И всё же после долгих раздумий, преследовавших его всю дорогу, Морг посчитал себя просто обязанным оставить всё на своих местах. Так он хотя бы попытается не забыть о истинной и изначальной цели своего визита. Хотя бы совершит такую попытку.
На всякий случай перекрестившись, священник вошёл в публичный дом.
суккуб 4-го уровня
администратор «Элизиума»
Энергия — сноп искр по телу, обращающихся в тепло до приятной дрожи где-то внутри, словно возбуждённое ожидание страстно желанного сюрприза или сладкое предчувствие приятного времяпровождения. Это никогда не станет привычным. Каждый раз — словно впервые до всполохов восторга чистого, искреннего. Почти детского в своей чистоте, если не брать в расчёт, насколько далёкий от детства способ подходил ей идеально, сочетаясь с нутром как правильный кусок мозаики в огромном паззле. Клариссе мало касаний, даже если кончиками пальцев по оголённой, солёной от пота коже. Всегда мало дыхания, стона, даже крика. Хочет многого: жадность — грех, но то — лишь пункт в списке смертных грехов в её коллекции.
Перешагнув порог первой сотни лет, Кларисса собрала все десять. Все здесь, как на ладони рас-пахнутой миру в показной доверчивости, в полной готовности сомкнуть её в любой момент, дабы впиться в кожу глупца, решившего вот так просто взять за руку. Ловушка. Кларисса — сама по себе идеальный капкан.
Вода в душевой смывает с неё всё внешнее, забранные высоко волосы защищены от влаги. Вальмонт любит запах секса, но от липкости следов и пота по прошествии уже пары минут удовольствия мало. Нежиться в прохладе струй можно бесконечно, но Клэри обходится не-сколькими минутами. Душ, полотенце, бельё, платье — чуть выше колена. Есть разница между соблазнительностью и форменным блядством — для неё отыскать что угодно, лишь бы облегало каждый плавный изгиб, больше показывая, чем скрывая — не цель. Она носила струящейся по плечам до тонкой талии волной волосы даже тогда, когда подобная небрежность была отнюдь не в моде. И теперь пара движений юрких умелых пальцев высвобождает длинные локоны из пары колких шпилек. Туфли. Макияж привычно быстро, ловко, не забыв насыщенный аромат на полке ждущих своей очереди духов. Свежий глоток энергии ещё внутри, от него румянец на щеках и блеск глаз. Кажется, напряжёт пальцы, сосредоточится и искры полетят. Даже жаль, что только в её фантазиях. В своём бесшабашном веселье Кларисса бы тогда всё к чертям спалила, улыбаясь обгорелым руинам, лишь после осознав, что натворила.
Вперёд, шагая вдоль широкого коридора, через общую гостиную, минуя двери с местами поуединённее: некоторые любили наслаждаться спокойствием и созиданием в одиночку. Она определит путь до комнаты для встреч только прибывших даже в полной темноте. Кларисса несколько десятилетий как совмещает приветствование клиентов и их обслуживание. Неудивительная преданность делу, если вспомнить количество бонусов, который она получает. Наверное, её последний «друг» до сих пор лежит счастливо-обессиленный, думая что выложился на все сто, потеряв столько сил, что заставляет его чувствовать себя гордым своим свершением. К моменту когда Кларисса дошагала до стойки напротив входа и отпустила белокурую помощницу, она успела выкинуть юношу из головы. Иногда это почти напоминало ей встречу посетителей гостиницы. Хотя некоторые «номера» в Элизиуме дадут фору любому отелю — вот уж с чем спорить не приходится.
Новое лицо не заставляет себя ждать. Никаких колокольчиков над дверью — у них же не бакалейная, упаси небо. Никакой драппировки стен, хлыстов на стене и выдать может, разве что, полумрак. Ей всегда нравилось то, что с первого взгляда всё столь пристойно и со вкусом. Вряд ли Кларисса долго выдержала работу в месте, смахивающим на притон с любого ракурса.
Незнакомец один. Взор распахнутых тёмных глаз суккуба внимателен к мелочам. Подмечает любую деталь. Особенно столь важную, как колоратка — признак служения Господу.
Это уже интересно...
Сколько же их было... Не не счесть, однако было о чём вспомнить: с ошалелыми глазами выкрикивающие проклятия в сторону "небогоугодной скверны", настороженно-спокойные, затаённо охваченные похотью со взором пристальным, не ведающим собственного жадного блеска. Священники в Элизиуме — не диковинка. Просто случай не рядовой. Мало кто из них умел сопротивляться искушению... Пожалуй стоит заметить, что лишь тот у кого кровь — святая, а помысли евнуховские решится пойти в бордель с целью спасения души, представляя неизменно что идёт в логово услады самого дьявола. Для того необходим недюжинный альтруизм или очаровательная глупость. Куда более сильно Кларисса верит в потаённые мотивы, быть может сокрытые даже от глаз самого человека.
— Святой Отец? — никакой насмешки в голосе. У неё даже слишком хороший настрой, а посему гость заинтересовывает с полувзгляда.
Священник... Положительно, ничего в мире уже не удивляло безмерно. Спросить, что привело его сюда в столь вечерний час всё равно что сподвигнуть на упоминание имени Господа не совсем всуе. Кларисса ограничивается улыбкой, не показав мнимого или истинного удивления нежданному гостю. Какого чёрта драного господина с высокими моральными принципами принесло в бордель — вопрос интересный. Но не её ума дело.
— Вы весь дрожите... — погода за укрытыми пеленой штор окнами ненастная. Плавной походкой девушка огибает стойку. Ладонь скользит по телу к бедру, поглаживая мягкую ткань платья. На автоматизме. Некоторые флиртующие повадки Клариссса, наверное, не выживет из себя никогда, да и стоит ли? Лицо незнакомца — яркие глаза, волевой подбородок, паника не читается, как и злость. Песнопений молитв и святой воды не будет, это уж точно. Фанатики своего дела, чем бы оно не являлось, порой её смешили, особенно обращающие объект своей страсти против других. Привлекателен от слова "очень". Прекрасное начало. В Элизиуме найдётся всё на свете. А ещё не похотью единой прекрасен он: кофе недавно нанятый молодой человек запуганной наружности варил восхитительный и бодрящий.
— Может быть для начала согреетесь? Чёрный кофе? Горячий чай? Грог? — словно гостеприимная хозяйка большого дома, а не встречающая жара тел жаждущих прибывших в бордель. О, Клэри была близка к тому, чтобы из озорства предложить праведному путнику принять горячую ванную с дороги, хотя её стремительность в решении избавить незнакомца от одежды и была бы справедливо истолкована превратно. Согреться ему необходимо. А ещё, окинув священника ещё одним быстрым взглядом, Кларисса принимает решение заняться им лично. Любопытство, всё же, порок. Виновна.
маг 4-го уровня
священник
Таинственный мир, скрывающийся за закрытой дверью, оказался не столько отличающимся от мира внешнего, а всё по той простой причине, что в маленький коридорчик, через который в первую очередь пришлось пройти священнику, оказался столько же плохо освещён, как и оставшаяся за порогом улица. Лёгкий полумрак значительно снизил скорость перемещения, однако уверенности внутренней никак не убавил. Практически на ощупь пробираясь вперёд, Адам наконец оказался… где? На ресепшене? Как ещё назвать место, где стоит стойка, а работающий за ней человек наверняка выделяет посетителям комнаты для временного пребывания. На стенах не было никаких опознавательных знаков, которые могли бы выдать в заведении бордель. Данный факт мужчина решил считать положительным, но всё-таки покрутил головой в поисках хоть какого-нибудь совсем не многозначного символа. И всё же пусто и лишь полумрак как бы придаёт особую таинственность загадочной комнате.
Голос, мелодичный, но сильный голос заставил священника обернуться. Глаза его уже успели привыкнуть к относительной темноте, а потому поначалу лишь напоминающий человека силуэт очень быстро принял форму приближающейся девушки. Без зазрения совести маг прошёлся глазами во всему представленному ему образцу элегантности, в первую очередь, не обойдя вниманием стройные ноги, вовсе не скрываемые каким-нибудь очень длинным платьем. Хотя удивляться такому обстоятельству было бы несколько странно, учитывая место их встречи. Наверное, за последние годы святой отец, несколько приведший в праведный вид свой образ жизни, немного отвык от подобного зрелища. Всё-таки прихожанки, собираясь на воскресное богослужение, обычно выбирали куда более скромный наряд.
Вполне естественно, что после такой встречи все сомнения относительно собственного здесь пребывания у мужчины практически отпали. Всё же при виде поистине красивой женщины невероятно сложно не забывать о Боге. По крайней мере, если ты не чокнутый фанатик, готовый ратовать за Господа при любом представившемся случае. Нет, сам Адам, безусловно, фанатиком был и к тому же очень даже рьяным, однако его собственная чокнутость всё-таки сосредотачивалась на его собственной персоне, а в свою очередь персона его собственная сейчас была бы очень не против нарушить парочку монашеских обетов.
Однако во фразе о сомнения ключевым таки являлось слово «практически». В глазах священника любая девушка станет краше в несколько раз, если позволит себе покаяться в грехах. В мире существует достаточное количество поистине великолепных женщин, однако лишь Мария Магдалина имела честь стать той, чьё имя неразрывно связано с именем Христа.
И всё же чуть было не оробевший Адам уже очень быстро взял себя в руки, оставив на лице лишь приветливую улыбку, похожую на ту, с которой он привык встречать в церкви свою паству. Какой бы ошеломляющей не казалось вышедшая из темноты работница этого грешного заведения, Морг уже как несколько десятков лет перестал впадать в безоговорочный ступор в подобных ситуациях. От его глаз не скрылось и скользящее движение руки девушки, завидев которое священник абсолютно сознательно перевёл взгляд к лицу этой притягательной особы.
– На улице довольно прохладно, – будто вновь почувствовав пронизывающий вечерний ветер, мужчина поёжился. Замечание девушки его несколько смутило. Адам явно не хотел показаться ей заблудившимся и замёрзшим скитальцем, совершенно случайно забредшим в не предназначенное для него место. Подумав о холоде, он инстинктивно потёр ладонь о ладонь.
А предложение выпить чего-нибудь тёплого так и вовсе заставило мужчину задуматься. В прошлом, оказываясь в публичном доме, он получал совершенно иное меню, изобилующее телами на любой вкус, цвет и кошелёк. Иногда могли предложить выпить что-нибудь высокоградусное, чтобы могло бы помочь гостю оставить излишнюю робость или святость за порогом. Но кофе или, ещё лучше, чай? Это что-то новенькое. Или так теперь делается во всех борделях, а вдруг припомнивший о своём основном предназначении священник просто отстал от жизни?
– Если Вы настаиваете, – Адам задумчиво возвёл взгляд к потолку, пытаясь всё-таки что-нибудь выбрать. Ой и не к такому выбору он готовился, направляясь сюда. – Пожалуй, грог.
Положив одну руку на стойку, мужчина вновь обратил своё взгляд на прекрасную девушку. В ней было что-то особенное, заставлявшее тратить всё больше и больше сил на то, чтобы просто отвести от неё взгляд.
По мере своего пребывания в помещении, Адам постепенно ощущал себя всё более и более не просто согревшимся, а как-то даже отчасти успокоившемся. Это ощущение спокойствия, ради которого он, снедаемый тяжестью, свалившейся на него ответственности, когда-то впервые взял в руки бутылку, возвращалось к нему. Мужчине было не так просто это признать, однако в этом месте он чувствовал себя не менее уверенно и умиротворённо, чем в стенах родной церкви.
– Мне почему-то начинает казаться, что я ошибся дверью, – и вновь целомудренная улыбка, совершенно не вписывающая в контекст происходящего. – Держу пари, попроси я у Вас чай, Вы непременно предложили бы к нему печенье.
Отредактировано Adam Morgue (2018-07-10 11:51:54)
суккуб 4-го уровня
администратор «Элизиума»
[indent] Определённо, есть нотки еле уловимого садизма в том, чтобы разговаривать как ни в чём ни бывало в привычной манере с только прибывшим человеком, пока у того зуб на зуб не попадает. Приветствовать их, завлекать, вплетать предложения в беседу. Нельзя просто взять и приняться расписывать местные бриллианты, словно официантка в ресторане, советуя подходящее из меню с оскалоподобной улыбкой, превращающейся в гримасу, должно быть, обозначающую экстаз будущего премированного работника, когда клиент выбирает блюдо с максимальным количеством нулей. Если этот незнакомец пришёл воевать за Господа нашего Великого, холод выбил из него порох. Теория не лишена смысла, но Кларисс продолжает смотреть на него прямо с лёгкой улыбкой, всё прочнее утверждаясь в мысли что он, право, даже такого не планировал. Более того: мужчина выглядит удивлённым в той степени, когда настолько не совсем понимаешь что происходит, что чувствуешь расслабленность, потому что повода переживать и напрягаться категорически не находится. Шалость удалась. Она скверно смыслила в человеческих страстях об упущенных возможностях, но мужчины и их восприятие происходящего... Это — её вотчина.
Суть индивидуального подхода Клариссы Вальмонт сводилась к её привычке поступать по-своему, подчас руководствуясь, не иначе, сиюминутными порывами, не имеющими под собой явных обоснований. Вот и теперь интерес перед реакцией священника на обманутые ожидания руководит её действиями.
А вы ожидали встречи в кожаном бикини с плетью наперевес и взглядом, от которого исчезают мысли и подавляется воля? Впрочем, я могу...
[indent] Всё не по правилам. Неудивительно что он изумлён. Каноны поведения меняются в зависимости от ситуации и Клэри пользуется своим правом на изменения от слова "злоупотребление" слишком часто. Утешает то, что её и любят за непредсказуемость. Никому не нужны куклы. Никто не в восторге от читающих единый текст с заученной улыбкой каждому первому посетителю, уподобившись то ли написанному скучным программистом алгоритму, то ли попугаю.
— Может быть. — рыжеволосая еле уловимо повела плечом. — И кусок пирога к кофе. Но к грогу прилагаюсь лишь я, если вам не хочется другого. Или вы ожидали иного. Но едва ли вы пришли для того, чтобы пить в одиночестве, а посему я составлю вам компанию прежде чем вы согреетесь. — стоит ли говорить ему, что он получит всё что пожелает, если захочет и будет готов за это заплатить? Или же незнакомец отлично это понимает на периферии сознания, догадываясь что он попал именно туда, куда нужно, просто старт выглядит не ожидаемым исключительно потому что Клэри решила унять любопытство и предаться общению мистером Святая Улыбка всецело? Никаких чар пленительности — честная игра. Девушка не сводит с гостя глаз и тянет руку к телефону на стойке. Кнопка быстрого набора почти сразу соединяет с нужным контактом.
— Мартин, два грога в мою любимую гостевую. — голос в трубке напоминает о неприятном недавнем происшествии, заставив нахмуриться. — Да, ту самую... — которую я чуть было не спалила по неосторожности, олух, точно. — Побыстрее. Скажи Джанин, что я отошла. — в малой гостиной, которую рыжеволосая и звала по привычке гостевой, есть телефон, так что, если гость чего-то пожелает, услужливый Мартин узнает об этом сразу. Что насчёт Джанин? Удобно иметь замену на случай, если захочется немного разнообразить рабочие будни. Девушка сбрасывает звонок и коротко кивает мужчине. — Прошу за мной.
[indent] От входа в нужную комнату их отделяют два коридора. Лабиринты Элизиума внешне не кажутся запутанными, но Клэри ли не знать, что здесь есть свои секреты, ведомые лишь тем, кто знает это место так давно, что почти готов назвать его домом? Камин наверняка разожжён. Ей за это дело лучше не браться... У Клэри с огнём особые отношения на грани пиромании. Но сейчас больше занимает идея наблюдать за поведением статного гостя. То, что он расслабился, это просто прекрасно для начала. Элизиум — не то место где люди хмурые и напряжённые. Клариссе привычнее видеть здесь тёмные стороны личности и обнажение пороков, но никак не тоску. К тьме привыкаешь быстро. Скука не станет желанной никогда. Девушка уверенным шагом отмеряет расстояние от стойки до боковой двери. За ней в меру узкий коридор всё с тем же мягким освещением. Размышляя над устройством Элизиума, Клэри находила правильным такую ненавязчивость света — бьющий в глаза и чрезмерно яркий, он бы рушил всю магию. Всю эту паутину сновидения наяву. Кларисса аккуратно поворачивает голову к священнику и улыбается — практически нежно. Каблуки мерно выстукивают шаги по тёмному паркету, пальцами заправляет рыжий локон за ухо.
— Надеюсь, совсем скоро вы почувствуете себя намного лучше. — поворот. Общая гостиная. Смех, шум, музыка не бьёт по барабанным перепонкам, но заставляет хотеть прикрыть глаза и вслушаться в мелодию. Можно было просто оставить его здесь и с тех же успехом проследить, чтобы гостю преподнесли напиток, компанию и не дали заскучать. Можно. Но в планах ведь совсем другое. И Кларисса ведёт спутника за скрытую за пеленой ткани арку во второй коридор. Есть в этом всём несомненный плюс: если у мужчины были настоящие сомнения в том, куда он попал, импровизированный лёгкий танец на коленях у гостя одной из девушек посреди гостиной намекнул ему на то, что всё в порядке. Он именно там, где нужно. И общая гостиная это даже не ягодки — лёгкая прелюдия с закусками и музыкой, всё весьма пристойно.
Кларисса посторонилась влево от нужной двери прежде чем толкнуть её от себя, опустив ручку двери. — Джентльмены вперёд. — вот они и пришли. Ей и не нужно смотреть внутрь, чтобы знать о том, какова обстановка. Приглушённые синие и тёмно-красные тона, ковёр у камина на диво приятен на ощупь, столик у дивана верный Мартин снабдил не только обещанным напитком, но и шоколадом. Девушка входит в гостиную следом почти неслышно, но дверь закрывается с негромким стуком. — Позвольте Ваше пальто, мистер?.. — и тут Клэри с усмешкой понимает, что совсем забыла узнать, как его зовут. Администратор года. Не слишком-то хорошая работа... Лучше бы исправить это. Прямо сейчас.
— Такая невежливая... — наименьшее из проблем характера. Но гостеприимная, согласно ободряющему дымку от бокалов с ароматнейшим грогом, треску поленьев в камине. Никаких кроватей — диван, на котором, при желании, могло бы разместиться человек десять, пара кресел, растения, которые живы не благодаря её стараниям. Что определённо могло вызвать вопросы, так это книжная полка. Её любимая гостиная. Место, куда Клэри ускользает под конец рабочей ночи, чтобы привести мысли в порядок путём скольжения взглядом по книжным строкам под бокал с выпивкой, о чём гостям знать, разумеется, необязательно.
— Даже не представилась Вам. Простите эту неучтивость. — пауза. Шаг вперёд. Те кто сравнивают сукккубов с гипнотизёрами не так наивно далеки от истины — один взгляд Клэри глаза в глаза и поверишь в любую сказку об особых чарах. Жаль, не сегодня. Сегодня на сцене лишь она, никакого принуждения. К слову сказать, не так уж и жаль. Суккубья пленительность была полезным навыком, но куда приятнее было видеть, что ей и без неё удаётся привлекать внимание. Девушка оглядывает спутника будто бы впервые. Ближе чем когда-либо, почему бы и нет? Некоторые правила личного пространства стираются, когда двое наедине. — Кларисса. — они не в церкви. Это — её место, где своим ангелам и демонам люди и нелюди воздают почести способом, который не очень понравится Господу, хоть к тому и взывают частенько в моменты экстаза. Она — не прихожанка, а ещё не уверенна в том, что верит во что-либо кроме собственной силы преодолеть любую напасть, которую только может подсунуть жизнь. Суккуб протягивает свою ладонь мужчине, уж точно не собираясь в поцелуе склоняться перед его дланью. Помнится, Клэри была в церкви достаточно давно... Без цели совершить исповедь. Ей было любопытно: суждено ли сгореть в огне гнева господа нашего коли ступит нога нечестивой девы за порог храма божьего. Ответ отрицательный.
маг 4-го уровня
священник
С каждой новой проведённой здесь секундой гость всё более и более уверяется в том, что сегодня совершенно не прогадал с выбором «ресторана». Будто бы изголодавшийся по японской кухне едок, он зашёл в неприметное заведение, которое должно было бы оказаться суши-баром, однако вместо аппетитнейших вывесок с изображениями различных, уже не столь экзотических блюд, его встретили лишь голые, белые стены да изумительная хостес, не спешившая отправить посетителя в общий зал, где к нему бы тут же приставили бы личного официанта и предоставили бы меню. И вот он всё стоит и ждёт, пока ему предложат ознакомиться с ассортиментом, чувствует, что его интерес к происходящему лишь возрастает и возрастает, но девушка никак не стремится утолить его любопытство. Напротив, она действует не по плану и с чистой совестью заставляет гостя мучиться в догадках и предвкушении. Но посетить будто бы уже и не против. Он сам уже согласен принять правила этой интереснейшей игры, а в голове его лихорадочно крутится лишь только один вопрос: после такой продолжительной и будто бы скачущей по кончикам пальцев прелюдии насколько восхитительным должен быть заветный приз?
– В таком случае, я более чем доволен своим выбором напитка, - разводит руками мужчина, как бы даже жестом подтверждая искренность своих слов.
Каждый еле заметный поворот тела, каждый кивок головы и полёт изящной руки к трубке телефона – Адам с излишним вниманием наблюдает за телодвижениями девушки, как искушённые зрители следят за прыжками танцоров балета на сцене какого-нибудь роскошного театра. Её пленительный голос и манера держаться очаровывают священника куда быстрее и глубже, чем сделали бы это самые качественные чары. Морг даже не пытается вслушиваться в её слова, не утруждает себя догадками о том, почему именно эта гостевая является для девушки любимой и чем отличается от остальных. Лишь только теперь он перестаёт удивляться нетипичности происходящего, полностью полагаясь на изобретательность опьяняющей собеседницы. Стоит ей только попросить следовать за собой, и Адам без лишних возражений тут же сходит со своего места.
Полутёмные коридоры, ведущие из неведомо откуда в неведомо куда лишь подогревают таинственность происходящего. Морг ступает практически неслышно, размеренным шагом, верно следуя за своим проводником. Света здесь явно недостаточно, но полумрак делает только мерещащиеся образы практически реальными, что как нельзя благополучно сказывается на общей атмосфере. Ухо по привычке вслушивается в каждый случайно пойманный звук, принимая стук каблуков за оригинальную мелодию. Мужчина не без удовольствия ловит очертания подаренной ему улыбки, скрываемой от него за пеленой загадочного сумрака. В ответ на пожелание девушки Адам лишь только согласно кивает, не видя смысла в том, чтобы доказывать факт своего уже нынешнего прекрасного расположения духа. Ему уже определённо лучше. Он чувствует себя гораздо лучше, чем чувствовал себя всего несколько минут назад, снедаемый собственной совестью и чувством долга. В душе его не осталось и капли былой неуверенности.
Звуки из заполненной резвящимися людьми комнаты для несколько отстранённого священника вырастают будто бы из неоткуда. Однако заливистый смех и располагающая музыка будто бы выводят мужчину из оцепенения, в которое ввели его собственные мысли да атмосфера лабиринта. Адам был совершенно уверен, что они направляются именно в неё и уже был готов разделить своё очарование с остальными, когда спутница прошла мимо заветной двери. Мимолётное огорчение проходит слишком быстро, чтобы оказаться замеченным. Морг лишь кидает несколько удивлённый взгляд на ведущую его девушку, покорно следуя за ней в огороженный тканью новый коридор.
Долгожданная остановка и вот уже находящийся в сомнамбулическом состоянии священник без пререканий входит в заветную комнату. В которой, как это ни странно, совершенно пусто. И если до этого мгновения у Морга ещё могли иметься какие-либо сомнения относительно своего будущего времяпровождения, а точнее, относительно своей будущей компаньонки, то теперь они все разом испаряются. Первая же встреченная им девушка совсем не была похожа на тех, что занимаются развлечением клиентов. Напротив, чаще всего встречающие на входе остаются совершенно недоступными, а в расход идёт совершенно иной, предложенный каталогом товар. Адам не мог знать, насколько часто его спутница самостоятельно работает с клиентами, однако был полностью уверен, что оказанная ему честь становится доступна далеко не всем и далеко не всегда. И данная уверенность вполне себе приятно прошлась по его и без того готовой лопнуть самооценке.
Даже не обратив внимание на запинку девушки, Морг послушно чуть было не начал снимать пальто, о существовании которого тоже уже успел позабыть. Он приворожён и очарован в чём вполне себе отдаёт отчёт и против чего совершенно не пытается сопротивляться, а также очень даже близок к стадии, когда человек не может вспомнить даже собственного имени, которое от него вот-вот уже попытаются услышать.
Слишком стремительная реакция для столь посредственной ситуации? Момент довольно спорный и уже имеющий вполне себе достойное объяснение. Пианист-виртуоз, многие годы день за днём отбивавший по монохромным клавишам самые незамысловатые или же наиболее сложные произведения, однажды и пусть даже на долго расставшись со своим дорогим инструментом, при первой же встрече обязательно кинется в его распростёртые объятия и с головой окунётся в мир не покидающей его сердце музыки. Священник не имел особого пристрастия к бездушным сотворителям пронизывающего звука, отчасти веруя в то, что самая сладостная мелодия вполне может быть создана обычными человеческими устами. Однако даже лоно матушки церкви не всегда способно принести удовлетворение, сравнимое с хотя бы даже таким очень поверхностным и лишь предвосхищающим разговором.
– Спешу Вас заверить, что неучтивость есть далеко не самый тяжкий грех, - лёгкая усмешка как попытка взять себя в руки и не позволить окончательно свести себя с ума. Аромат горячего грога приятно наполняет комнату, а девушка приближается достаточно близко, чтобы услышать её собственный сладкий запах, диктуемый стеклянным флакончиком с прозрачной жидкостью или просто чьим-то разыгравшимся воображением. Адам покорно принимает протянутую ему руку, не до конца понимая, что с ней следует делать: дружески пожать или накрыть второй ладонью и дать отеческий совет. Лишь на секунду заколебавшись, мужчина, следуя внезапно охватившему ему порыву несколько склоняет голову и одаривает шёлковую кожу призрачным поцелуем. Целовать руки работницам публичного дома – первый признак ослабляющейся хватки. Нужно навёрстывать упущенное.
– Адам, - ответ слетает с его губ без прямого разрешения хозяина. Уже несколько лет мужчина не слышал своего имени, не обременённого какими-либо дополнительными атрибутами. Привыкший откликаться на святого отца, он сам от себя не ожидал, что представится девушке именно этим, самым мирским образом. Однако, произносить церковные условности в данном заведении навряд ли было бы уместно.
Мужчина наконец замечает, что всё ещё продолжает держать руку Клариссы в своей, а потому спешно находит предлог, чтобы выйти из неловкой ситуации. Негоже, негоже слишком рано показывать то, что ему стало уже гораздо лучше. Вдруг его неожиданно перестанут обхаживать и скинут на какую-нибудь посредственную особу?
– Я не слишком Вас стесню, если достану сигареты? – только теперь Адам отпускает чужую руку и кратко оглядывается по сторонам, как бы в поисках пепельницы. – Или установленные правила не допускают курения в помещении?
И пусть сигарета лишь была пустым подлогом, однако теперь священник никак не может отделаться от не покидающего его желания закурить. Такова уж обратная сторона столь притягательной привычки, оставшейся ему на память со времён второй и теперь уже совершенно безрассудной молодости.
Он вновь вспоминает про пальто, которое некоторое время назад спасало его от вечернего холода, а теперь только доставляло неудобство в без того более чем тёплом помещении. Чувство собственного достоинства не позволяет Моргу демонстрировать своё томящееся состояние, он хочет вновь начать контролировать ситуацию, а потому заставляет себя отвести взгляд от девушки и направиться в сторону ожидающего его грога, по пути снимая с себя пальто. И вполне отдаёт себе отчёт в том, что, находясь от неё на столь незначительном расстоянии, периодически вынужден напоминать себе сделать новый вдох.
Диван, на столике возле которого благоухал горячий грог, оказывается гораздо удобнее, чем мог было бы показаться на первый взгляд. По-хозяйски кинув на кресло своё пальто, Адам усаживает на мягкую подушке и тянется к предложенному ему бокалу.
– Передайте моё восхищение бармену, – обжигающий напиток оставляет во рту приятное послевкусие. – Если это самое меньшее, что Вы можете предложить, то я практически готов поверить в существование Рая на земле.
Опрометчивая, даже недопустимая для священника шутка. Как, впрочем, и само его пребывание в столь греховном месте. Однако Морг не может отказать себе в удовольствии её произнести, всё сильнее погружаясь в столь расслабляющую атмосферу. И как бы ни пытался он сконцентрировать своё внимание на каком-нибудь отвлечённом предмете, будь то грог или мягкий диван, мысли его и блуждающий взгляд так или иначе всё равно возвращаются к не очаровывая очаровавшей его Клариссе.
суккуб 4-го уровня
администратор «Элизиума»
Удивительно, до чего легко можно расположить к себе человека, будучи в полной мере уверенной в своих действиях, посвящённой в то, о чём не знает собеседник и впустив в образ толику загадки. Не просто расположить: сделать невольным заложником взгляда на каждый жест, ловящим каждый даже бегло брошенный звук с целью разгадать происходящее точно мистическую тайну, открыв суть которой, можно познать саму Истину. Клэри понимает, что так случилось лишь потому, что он позволяет. Только оттого что сам мужчина втайне ли, явно, но жаждал ни на что не похожего маленького представления лишь для себя одного. Зритель, актер, критик, заказчик: всё он. И всё лишь для него, хоть и получает от неспешного пути Кларисса удовольствие колоссальное. Она слишком любит сюрпризы даже не из-за финала: важнее сам процесс. Ведь главное — не вершина. Дорога к ней.
— А каков страшнейший из грехов по Вашему мнению? — он-то в этом точно разбирается. Разве не положено священникам лицом к лицо столкнуться со страстями человеческими? Или же они стыдливо бегут от него в страхе перед тем, что их уличат в непричастности к безгрешным сынам Господа? Угадают за рясой всего лишь человека. Кларисса презирает уныние даже когда сама придается его тяге. И утопает в похоти — предсказуемо любимейший грех. Она успела изучить опытным путём все и беспокойство вызывали лишь гордыня да жадность: единственные по мнению Вальмонт что способны заставить пасть кого угодно с пьедестала величия и ложных надежд. Взять слишком много и остаться ни с чем. Возгордиться достигнутым, потеряв контроль. Но кто она? Всего лишь суккуб с повадками и взглядом самой Лилит. Лучше спросить о грехах того кто смотрит на них не с позиции занятной забавы.
— Адам. — повторяет с улыбкой, чуть задумчиво. Кожу на ладони по сей миг греет эхо тёплого прикосновения губ. Кларисса не станет проходиться остроумным или не слишком замечанием по истории Адама и Евы. Уверенна: ему приходилось слышать подобное десятки раз. Куда любопытнее то, как он продолжает держать ее за руку и поспешно заговаривает о сигаретах прежде чем отпустить. Кларисса делает вид, точно не заметила его оплошности. Интересно... Кажется свой интерес Адам уже избрал на уровне подсознания. Вальмонт прячет улыбку за поворотом в сторону двери, зная что спину не особо надежно прикрывает волна волос.
— Здесь мало правил... И насчёт курения ничего не сказано. Сейчас, найду для Вас пепельницу. — будет обидно увидеть испорченный ковёр или следы пепла на столе, оставленные пусть даже случайно. Несколько шагов в сторону, неспешный наклон, извлекая из нижнего ящика у двери пепельницу и Кларисса уже возвращается с выточенной из стекла вещицей, водружая последнюю на стол напротив Адама. Тот уже избавился от пальто — Клэри как раз провожает его полёт взглядом из-под собственного наклона к столу. Адам в позе хозяина положения дегустирует грог, а она выпрямляется, наблюдая за процессом чуть склонив голову набок с участливым видом. Вердикт удивляет не сутью, а формулировкой. Это говорит больше о его непритязательности вкусов и взглядов или же о том что Мартин и впрямь восхитительно делает свою работу? Кларисса тянется ко второму, нетронутому бокалу, делает медленный глоток и тут же делает вывод: Мартин хорош. Безусловно.
Она усаживается чуть ближе расстояния вытянутой руки. Достаточно близко, чтобы не упустить ни одной детали, но не настолько рядом на случай если карты фавора в его голове резко выйдут в минус и её общество, тем более столь вплотную, стало бы нежелательной проблемой.
— Я готова предложить Вам большее. — выходит, нечто большее, чем сам Рай? Кларисса не в силах удержаться от многообещающей улыбки. Улыбки суккуба, понимающего что гость совершенно определённо чувствует себя превосходно, коли склоняется к богохульству в речах и находится так близко, всем своим видом выражая полнейшее довольство ситуацией. Ещё один глоток с волшебным бодрящим послевкусием. Кларисса оставляет бокал на столик и откидывается на спинку дивана, не нарушая горделивой осанки. Теперь она хочет услышать ответ на главный вопрос из всех что есть в Элизиуме. Точнее хочет знать, знает ли сам Адам этот ответ, или он из неопределившихся, желающих чуда и того чтобы их мысли прочли, угадали, удивили их будоражащим ум и тело шоу. Клэри любила поставленные задачи с хотя бы подобием на ориентиры движения действий. "Дайте мне то, не знаю что" вызывало лёгкую досаду человека, привыкшего хотя бы примерно отлично знать, чего она хочет здесь и сейчас. Девушка вглядывается в мужской профиль и отмечает, что она-то точно знает ответ: его. И не потому что голодна — недавняя энергия всё ещё внутри неё. Желание не имеет с тягой к энергетическому вампиризму ничего общего. Ей нравятся такие: рушащие собственные правила. Погружённые в свет, если верить избранному призванию, но отчего-то комфортно ощущающие себя в сосредоточии тьмы порока — ощущающие себя почти как дома. Темнота — идеальный фон для света. Сказал бы диванный философ, объяснив появления Адама здесь как тягу к новым знаниям. Но Клэри не видит и пародии на нимб вокруг его шевелюры. Не видит ни показной, ни истинной святости.
Кларисса видит мужчину, который пришёл за тем же, зачем и другие, пусть даже прикрываясь более благими намерениями. Сегодня особая ночь: благими намерениями не будет вымощена дорога в ад. Сегодня все дороги ведут к отпущению грехов без участия доброго Иисуса: Кларисса готова отпустить их самолично в стиле Элизиума. Если придётся. Она надеется, что придётся: никакой исповеди и самобичевания. Только торжество её любимейшего смертного греха.
Время пришло. — Вы меня удивили. — внезапно, но честно. Не будь оно так, девушка бы давно вернулась за стойку, выкинув их встречу из головы. Если быть точнее, Адам её заинтересовал. Как это говорится? Точно: зацепил. Заставил захотеть изучить, наблюдать, будто его реакция на происходящее могла изменить ее взгляд и отношение на всё что есть вокруг. А случается такое нечасто — как правило, Клэри лишь делает свою работу: встречает гостей, отводит их в общую гостиную или в спальню, подбирая сопровождение или позволяя найти его самим, после удаляясь обратно, чтобы начать исполнять алгоритм с самого начала. Иногда развлекается вот так, меняя план в корне, но реакция... Обычно ей всё равно. У Клэри с чтением людей проблемы, о да.
Время пришло.
— Вы пришли сюда, зная, куда попадёте и теперь я должна спросить Вас... — Кларисса склоняет голову к собеседнику, точно намереваясь выдать некий важный секрет. Ближе. Почти чувствуя его запах, осязая, в считанных сантиметрах от того, чтобы прикоснуться, убить идею личного пространства. — Чего Вы желаете, Адам? Прямо сейчас. — ведь, в конечном итоге, значение имеют лишь его желания. Не её. Он здесь для того, чтобы получить то, что жаждал, перешагнув порог, а она — всего лишь исполнитель, покорный его воле всецело, как клиента, отлично осознающего что происходит. И имеющего все права на то, чтобы удовлетворить свои самые смелые фантазии. Кларисса способна предложить всё: от оргий в стиле что точно придутся по вкусу Сатане до занятия любовью на ближайшем ковре с любой девушкой, что встанет перед его мысленным взором. В Элизиуме есть девушки, языком вытворяющие забавы, от которых даже у неё мурашки по телу. Есть способные обратиться в его ожившую мечту. Ангел? Демон? Мальчик или девочка? Рыжеволосая наблюдает со сдержанным интересом, превращающимся в целое пламя на дне её расширившихся зрачков.
маг 4-го уровня
священник
Случайно брошенная фраза скорее всего с расчётом получить короткий, но до миллиметра выверенный ответ заставляет священника задуматься. Род деятельности, годы практики, да даже казалась бы вся жизнь способствовала тому, чтобы мужчина стал самым настоящим профессионалом в распознавании человеческих пороков. Таково его предназначение, таков смысл его жизни – помогать людям находить в себе силы открыться Богу и впустить в себя его благодатный свет. Однако это совсем не помешало ему самому затеряться где-то на тёмных улочках мироздания.
Семь главных грехов венчают список дьявольских происков. Это известно даже нерадивому ребёнку, что уж говорить о честном христианине. И всё же у Адама не поворачивается язык назвать один из них. Каждый день год за годом люди на исповеди выпрашивали у бога прощение за то, что слишком много съели, не захотели встать с кровати или задержали взгляд на другом человеку чуть больше положенного. За эти семь грехов человечество уже достаточно поплатилось, в то время как к осознанию других ошибок оно ещё не готово. Да и что есть в сущности грех? Намеренное нарушение установленных Богом правил или чья-то необдуманная ошибка? Но ведь незнание не освобождает от ответственности. На губах священника появляется еле заметная ухмылка. Он наконец отыскал тот самый ответ, за которым ему пришлось некоторое время погоняться.
– Незнание, – чрезмерно коротко, но максимально ёмко. Куда легче говорить о тех грехах, к которым ты сам не имеешь ни малейшего отношения. А Адам готов поклясться, что за свою жизнь увидел и попробовал слишком многое, чтобы теперь корить себя в этом не входящим в основной перечень пороке. Многим больше, чем следовало бы узнать поистине праведному служителю церкви. Гораздо больше, чем должно было бы изведать действительно святому человеку.
Собственное имя из чужих уст всегда слышится как-то по-особенному. Всего несколько букв, но каждый новый человек произносит их уже совершенно иначе, и ты сам будто бы становишься кем-то другим, совсем не тем, кем был только сегодня утром, когда твой старый знакомый булочник окликнул тебя, дабы предложить ещё горячую буханку хлеба. Произношение Клариссы навевает воспоминания о далёком и таком беззаботном времени, когда солнце светило ярче, а трава была зеленее, когда не нужно было беспокоиться о дне завтрашнем и строить какие-то далеко идущие планы. И Адам теряет ход времени, готовый хотя бы на несколько часов переложить свою непосильную ношу на кого-нибудь другого, пусть даже на предающегося радостям жизни в соседней комнате.
Такая обыденная мелочь как сигареты сумели оказать своему покорному почитателю хорошую услугу. Короткая передышка от прямо контакта вселяет в мужчину чуть было не утерянную уверенность. Он намеренно отводит взгляд от девушки, когда та наклоняется за пепельницей. Его глаза быть может и пропускают эту занятную часть сольного спектакля, однако сознание не желает так быстро выпускать её из своего мысленного виду. Стеклянная пепельница становится на для него спасательным кругом, в то время как взгляд прекрасных глаз непреклонно тянет ко дну. И пока девушка дегустирует собственный напиток, Адам прикладывает немало сил, чтобы не потянуться к карману чёрных джинсов слишком спешно, слишком однозначно и непозволительно. Несколько измятая пачка выдаёт свой неутешительный вердикт – на этот вечер у курильщика осталось всего три сигареты. Зажигалка покоится тут же в пачке – самый верный способ не потерять её в ответственный момент, особенно когда соседей у неё осталось так немного. Самая дешёвая, ведь именно бедности учил сам Иисус, она будто бы на последнем издыхании дарит просителю немного огня, когда он подносит её к такой же дешёвой сигарете.
Первый глоток дыма становится прекрасным аккомпанементом для не менее прекрасных слов, расставивших всё на свои места. Хотя бы на секундочку, разве могли у мужчины оставаться какие-либо ещё сомнения, когда он перешагнут порог этой комнаты? Отнюдь, его самоуверенность прямо-таки кричит о собственной прозорливости. Он этого хотел, он за этим пришёл, и он это почти получил. «Большее» может быть разным, однако не тогда, когда твои мысли кружатся в бесконечном танце вокруг одной чертовски привлекательной девушки, что вновь оказалась слишком близком. Что об этом факте слишком хорошо осведомлена. Он чувствует себя хозяином ситуации, пусть даже где-то на задворках сознания разум отчаянно изводится предупреждениями о том, что он действует вовсе не по собственному плану.
Сигарета, уже забывшая о прикосновении человеческих губ, уже готова осыпаться пеплом на стеклянную поверхность пепельницы. К счастью, мужчина догадался занести над ней свою руку. Адам не отводит от девушки глаз с тех самых пор, как она села с ним рядом. И стоило ли было только зря изводить одну из последних смертоносных трубочек, когда даже любимая забава не может обратить на себя должное внимание? На губах повисла стандартная полуулыбка, в то время как за непроницаемым взглядом скрывается откровенная похоть. Однако не нужно удивлять окружающих своими результатами теста на IQ, чтобы догадаться о помыслах священника.
Комплимент, а иначе расценивать её слова Морг просто не в состоянии, будто бы выводят из этого вновь охватившего его транса. Уверенным движением наконец стряхнув практически самостоятельно рухнувший пепел, он всё-таки слишком быстро подносит ко рту сигарету, делает слишком большой вдох и также слишком быстро прощается с горьким дымом. Обычная горечь, привыкнуть к которой за все эти годы он так и не смог, сегодня будто бы даже не ощущается. Сегодня он чувствует только сладость чужих духов да собственное нетерпение. Достойно дожить свой век несчастной сигарете он так и не позволил, спешно затушив третью с конца и оставив её в теперь уже грязной пепельнице.
Колоратка начинает жечь горло хуже раскалённого металла, и священник еле успевает остановиться собственную руку, когда Кларисса склоняет голову ближе, тем самым, не оставляя в его голове ни одной связной мысли. Её вопрос он выслушивает в яростной попытке вновь научиться думать. Он уже давно не зелёный мальчишка, теряющий сознание в обществе роскошной дамы, по воскресеньям в церкви дающей ему заветную монету. Он взрослый человек, которому нужно лишь немного потерпеть и предложить правильную реплику обратившемуся к публике актёру.
А ведь ему вновь хватило бы всего одного короткого слова, чтобы окончить это затянувшееся представление. Одно лишь «Вас» и больше не придётся млеть от нестерпимой жажды, которую не способен утолить даже самый вкусный в этом мире грог. Но это было бы слишком просто, слишком скучно и слишком бы не подходило ситуации.
Тот самый момент, когда в голову мужчине приходит вроде бы подходящая мысль, можно отследить по слишком сладкой улыбке, расплывшейся на его довольном лице. Двигаясь крайне медленно, он наклоняется ещё ближе к девушке. Максимально аккуратно он пальцами заправляет ей за ухо огненный локон, после чего еле слышно шепчет, будто пытается скрыть от переполняющей комнату толпы людей какую-то самую сокровенную тайну, которую кроме них самих нельзя знать ни одной живой душе.
– Покайся мне в своём самом главном грехе.
Рука его мягко ложится ей на колено и медлительно начинает подниматься вверх, не боясь столкнуться с преградой в виде подола платья. Он знает, что она поняла его. Закрывшись от мира в исповедальне, кающийся рассказывает священнику обо всех своих прегрешениях, стараясь ничего не утаить. Так настолько ли важен формат этого переполненного пороками повествования?
суккуб 4-го уровня
администратор «Элизиума»
Его улыбка — точка отсчёта. Невозврата. Она может солгать себе, сказать что всё было ясно с первых секунд, но пара слов о конкретных предпочтениях, сводящихся к тому, что выбрал гость не её заставили бы Клариссу отступить по воле профессиональной этики — нелепое определение, странно звучащее в данном контексте. Этика в сосредоточии места обитания шлюх?
От шёпота сладко сводит внутри. Прикосновение к оголённой коже отнюдь не отеческое, невинное — это решает всё. У Клариссы к тактильному осязанию настоящая мания: тело реагирует тут же на близость, полутона голоса, на отдающие запахом сигаретного дыма пальцы на её колене. Хочется опустить свою ладонь на его руку и направить пальцы глубже под ткань платья, минуя барьеры нижнего белья. Останавливает не скромность — интерес к игре. Спешка способна убить удовольствие. Слова обратились в фоновый шум с чётко определённым финалом диалога, при мысли о котором пересыхает во рту. Секс это то, что не в силах надоесть даже спустя столько лет, когда, казалось бы, перепробовано уже всё и нужен он больше не для удовольствия, а для поддержания внешней молодости.
Я порочна последние уж скоро как два века насквозь. И это — ничуть не проблема. А для церкви проблемой бы стало лишь то, что мне это нравится. Я не хочу ничего менять.
Клариссе сложно представить себя наивной, милой, глупой и юной душой. Она — не чистое зло, не тьма во плоти, но света в ней так мало, что Рай истинный после смерти вряд ли светит. Такие как она не заслуживают искупления, потому что им на него плевать. Слишком много грешков малых и больших — все не отмолишь, разве что иди в церковь да там и живи десятилетиями в воздержании безгрешно, закончив дни свои, быть может, под пазухой у самого Бога, но задыхаясь от несвободы. Клэри не умеет тихо, смиренно, запуганно. Не умеет скромно и всё это не делает её до черта особенной, но делает той, кем она является в первую очередь: самой собой. Девушкой, что, вопреки нарушению правил местами, отлично выполняет свою работу. Суккубом, видящим в своей сущности благословение, а не проклятие.
Вся комната сузилась до метра на диване, до двух не таких уж и людей, объединённых общей жаждой и единым пороком.
— Отсутствие вины за каждый из грехов. — звучит почти буднично. Кларисса даже не задумывается над ответом: тот правдив и единственно верен по умолчанию, витая на поверхности в безропотном ожидании того, как она по необходимости подхватит его, полюбуется на то, сколько бед вместили в себя простые слова и явит их миру не как секрет, а практически повод для готового эпиграфа на анализ личности. Клэри перед лицом слуги божьего — врать было бы даже не грешно: неправильно. И плевать что рука сея слуги вот-вот окажется под её юбкой. Говорить Святому Отцу: «Трахни меня» значит идти наперекор всем религиям и забить совесть камнями в переулке, изуродовав ту до неузнаваемости. Кларисса потому и прикусывает язычок, считает до одного и продолжает говорить:
— В особенности за жадность. Всё то что я люблю, всё до единого... — на секунду может даже повериться в то, что рыжеволосая погрузилась в свои мысли и не замечает ничего вокруг. Взгляд вникуда, негромкий голос задумчив, но вот наваждение спадает, а чувство тесноты в груди — одежда, проклятая, кажущаяся мягкими, но тисками, от которых не так-то просто дышать полной грудью — только сильнее. Часть её тянет резким движением впорхнуть к нему на колени, срывая колоратку прежде всего, как последний символ сдержанности. Та часть что привычна к игре в прелюдию велит оставаться на месте и лишь ладонь с окрашенными в тёмно-красный цвет ногтями перестаёт покоиться на мягком диване в обманчивом спокойствии.
— Я всегда хочу ещё. — ноготь указательного пальца тянется к белизне колоратки, царапнув ту коротко и дразняще. Траектория движения ладони Адама совершенно определённо давала понять, что ни черта колоратка не барьер, не помеха эмоциям и действиям столь далёким от целомудрия. Интересоваться, трахал ли он кого-то или любовь к церкви превыше слабости плоти не имеет смысла, ибо ответ читается в уверенных руках и потемневшем взгляде: да, и ему это нравилось, нравится и будет нравиться впредь. Кларисса подобное не порицает — одобряет и поддерживает словом, делом, мыслью. Чем угодно во имя свободы тела и духа. Вот и сейчас льнёт к его боку ласковой кошкой и ведёт ладонью по плечу. Крепкое. Сильное. Чем бы не занимался сэр Адам помимо служения Богу в часы, свободные от посещения борделя, штаны в безделье он точно не просиживал. Кларисса — рука, мягко касающаяся мужского затылка, легонько запускающая ноготки в кожу не до боли. Кларисса — дыхание на ухо тихое, почти спокойное и способное показаться таким мирным и без задней мысли так близко совершённым, не тверди язык её тела призывы прямо противоположные словам "смирение" и "бездействие". — От тебя потрясающе пахнет. — в голосе угадывается таящаяся на губах усмешка. Клэри не шепчет, но говорит негромко. Никто не побеспокоит их. Никто ни за что не войдёт в эту комнату, потому что Мартин знает, что здесь занято, и передаст всякому желающему, что вход невозможен. Чувство уверенности в неприкосновенности территории сродни ощущению безнаказанности: за этими дверями они могут вытворить что угодно и что бы не произошло, всё будет в пределах нормы рамок поведения в Элизиуме — широких до безразмерности и полупрозрачных специально на тот случай, если будет необходимо создать подходящий компромисс.
Нелегко когда тяга к кому-то становится нестерпимой: тогда трудно и дышать, и в мыслях пелена состояния столь близкого к чистейшему аффекту и пружину действия внутри сдерживают лишь совсем слабые нормы морали да приверженность идеи того, что даже во время хаоса и спонтанного безумства всё должно идти своим чередом. Клэри вдыхает его запах: дешёвые сигареты и одеколон, нотки ладана с совсем уж неуловимым — хвала чуткому обонянию — аромату грога. Наверняка его губы с привкусом напитка и всё тех же ужасных сигарет.
Девушка ведёт языком по собственным губам, вновь пересохшим от близости и собственных мыслей. Чересчур хорошее воображение это неплохо. Плохо когда оно подчас дурманит разум. У неё есть право первого шага. Адам всем видом не так давно давал на него добро. карт-бланш и подкрепил разрешение собственной рукой. — Ты ещё можешь избавиться от моей назойливой компании... — нет. Уже не может. Вальмонт лжёт и отдаёт себе в этом отчёт по мере того как приближается к его лицу будто в замедленной съемке. Его глаза совсем близко, чужое дыхание на губах едва не горячее её собственного. Слышит ли он как сейчас у неё бьётся сердце. Должен. Ну, а пока бешеный ритм сердцебиения не думает утихать, Кларисса приникает губами ко рту мужчины в медленном чувственном поцелуе.
маг 4-го уровня
священник
Такая тёплая, почти обжигающе горячая. Кожа под отвыкшими от подобного рода прикосновений пальцами оказывается ещё более мягкой, чем только можно было представить, практически атласной. Он еле касается её, будто боится испортить столь великолепное творение Господа, боится его осквернить. Движения мужчины лишены спешки. Он на несколько секунд закрывает глаза, дабы всецело насладиться тем самым «первым глотком», что пока ещё имеет лишь дегустационную природу и лишь предвосхищает всё приближающееся удовольствие. Каждый новый глоток лишь убивает первоначальный вкус, только ради одного которого можно продать душу пусть даже особенно не искушающему Дьяволу. Превозмогая себя, Адам таки останавливает движение собственной руки, пусть уже и ощутившей на себе прохладу ткани платья, дабы дать возможность себе подольше посмаковать столь распаляющий напиток. Спешка есть один из тех немногих грехов, что всё ещё вызывает в порочащем рясу священнике некоторую брезгливость.
Её голос, её слова для него теперь не более, чем пробирающая до мурашек музыка на заднем плане. Лишь производное от слова «грех» в который раз становится красной тряпкой для затуманенного разума святого отца. Каждый раз перечитывая Священное Писание, Адам удивляется тому, как часто в нём говорится о пороке. Или дело здесь совсем не в древней книжице, а в том, что рыбак, как говорится, рыбака, но мужчина усиленно сопротивляется и не хочет данный факт осознавать. Даже теперь, лишь по ускользающему воспоминанию он наконец разбирает смысл сказанной фразы и испускает негодующий вздох. Он корит её в отказе от раскаяния и чувствует себя ещё более ответственным за это мимолётное знакомство. Морг уже успел отказаться от желания наставить на праведный путь хоть одного обитателя этой обители похоти, но лишь одна мысль о том, чтобы отпустить этой девушке все грехи, просто сводит его с ума. Он не понимает, что ничем её не лучше и абсолютно также не чувствует вины за свои многочисленные грехи. Именно поэтому его так тянет хотя бы прикоснуться к той, что является воплощением порока. И именно поэтому он ничуть не сомневается в том, что всё делает правильно.
Она говорит о собственной жадности, а он уже готов отдать ей всего себя, прекрасно осознавая, что ничего более предложить ей не может. О том, владел ли хоть какой-либо собственностью Иисус люди говорили слишком много и долго, гораздо больше, чем требовалось бы, с гораздо большим рвением и страстью, чем нужно было бы приложить. Его бедность – предмет многочисленных дискуссий средневековых теологов и священнослужителей. Адам уверен в своей бедности, и всё же со свойственной почти любому человеку скупостью готов отстаивать свои права на тот или иной предмет, однако он лишь благодарно возводит взор к скрывающему небо потолку, когда палец Клариссы оказывается возле его колоратки. Но девушка не спешит освобождать пленника от белоснежных оков, заставляя его вновь гореть в костре собственной совести.
Плотная ткань чёрной рубашки становиться тоньше шёлка, стоит только ей опустить свою руку ему на плечо. Он не может удержаться и бросает на неё настороженный взгляд, пытается отследить её движения и делает это ровно до тех пор, пока рука уже не оказывается у него на затылке. Он немного отклоняет назад голову, будто бы поощряя это откровенное издевательство над его самообладанием, будто бы готов и дальше ждать, что его как хорошего мальчика погладят по головке. В этом прикосновении, ощутимом, быть может, только по мимолётной тяжести, скрывается гораздо больше тонких подробностей, чем можно было бы себе представить. Как пастырь кладёт руку на голову раба божьего, так теперь и Адам готов принять тайны бытия от своего нового духовного наставника своей второй по значимости «церкви». Её слова его смущают, но он делает большой глоток воздуха и слышит лишь её цветущий аромат. Вдох получается достаточно глубокий, а на то, чтобы выдохнуть не имеется возможности – слишком большой вдох для человека, дыхание которого уже давно перехватило.
Её ложь он встречает с улыбкой, но ответить попросту не успевает. Его рот оказывается ожидаемо занят. Сладость её губ разбавляется нотками недавно отведанного грога, но он готов поклясться, положа руку на Библию, что ничего слаще прежде не пробовал. Та самая рука, что после стольких усилий совсем недавно смогла остановиться, теперь продолжает свой путь и очень скоро сталкивается с новым препятствием в виде нижнего белья. Несколько раз пройдясь пальцами по нежной ткани, как бы задумываясь над тем, что стоит и что не стоит делать дальше, Адам прямо-таки заставляет себя отправиться выше, задирая сейчас столь бесполезное платье.
Он прилагает не так много усилий, чтобы уложить её спиной на диван. В джинсах бесцеремонно тесно, но мужчина не торопится заняться этой назойливой проблемой. Напротив, Морг не спешит, будто боится испортить момент, сделать что-то неправильно. Он чувствует непереносимую тягу к той самой девушке, что сейчас находится в его полном распоряжении, но почти уверен в том, что эта она уже какое-то время бессовестно распоряжается им в своих собственных целях. Она идеальна как произведение искусства, к которому так страшно, но так хочется хотя бы просто прикоснуться. На которое так хочется безостановочно смотреть и которым так хочется единолично обладать.
Адам – предатель, лживый святоша, самый типичный представитель этой двуличной профессии. Много лет назад вернувшись в Америку, он раз и навсегда потерял ту истинную святость, о которой продолжает неустанно говорить. Лишь в диалоге с самим собой он изредка готов признать, что оставил свою чистоту и целомудрие в священном Риме, что теперь его храмом является публичный дом, а вино для евхаристии – хороший виски. Все его попытки вернуть себе утраченное проваливаются слишком быстро, а виной всему собственное нежелание возвращаться к старым обетам. Он определённо точно хочет жить, ни в чём себе не отказывая. Он уже так долго хочет, чтобы люди признали в нём нового мессию и пошли за ним пусть даже на верную погибель. А прямо сейчас он безумно хочет девушку, что манит его к себе своей божественной сладостью и огненными волосами.
Разорвав поцелуй, он позволяет себе сделать быстрый вдох, прежде чем его губы оказываются на её манящей шее. Часть тела, от которой ему каждый раз так сложно оторваться. «Каждый раз» - звучит непростительно для любого священника. Но теперь его руки развязаны и мужчина с таким фанатичным восторгом срывает с себя противную колоратку, что заставила чувствовать себя узником, изнывающем от жары в душной камере.
суккуб 4-го уровня
администратор «Элизиума»
Тело — прекрасный инструмент. Такой чуткий. Практически совершённый. Кларисса не знаток, но заядлый ценитель. Она знает, что все тела одновременно просты и сложны по своей направленности на получение удовольствия даже у тех, кто прикрывается стремлением ограничивать себя в хорошем и бежит от прикосновений, как от открытого неуёмного пламени. Все хотят для себя самого лучшего, жаркого, сладостного до стона, крика, звериного рычания, утопая в пучине ощущений, сравнимых по силе с ударом огромной изматывающей волны. Все хотят наслаждения. Просто кто-то боится признаться, кто-то не умеет, а кто-то берёт своё не спрашивая. Разные помысли и алгоритмы действий сводятся к единому стремлению, в котором Клэри очень даже разбирается к её нескромному удовольствию. Суть — не секс. Суть в близости как она есть, а уж бесстыдство ли будет во главе или само ощущение нужности, осознание того, что здесь и сейчас кто-то нуждается в тебе настолько, что не выходит, попросту, как всегда дышать — важнейшие, но лишь детали. Всё — одно.
Адам умеет дразнить не хуже, чем она. Вот его пальцы, словно в задумчивости, порхают над беззащитной тканью нижнего белья, но останавливаются, отпрянув прочь, к платью, наградив лишь тем, что обнажает до возможного предела, задрав. Кларисса не сопротивляется, когда голова касается изголовья дивана. Склонившийся над ней мужчина, жаркие губы на шее, резкое движение-рывок и первая вещь падает на пол, в сторону. Её белизна почти вызывающая в своей чистоте, небрежно брошенная наземь сияет непогрешимостью в миг когда хозяин её о чистоте души думает в последнюю из очередей. Руки Клэри это поощряют. Пальцы ладони вплетаются в волосы мужчины, другой дланью по руке до плеча в ласковом касании — тактильное осязание было её приятной слабостью и в потакании отказать себе было невозможно. От поцелуев тихий вдох напоминает еле слышный всхлип. Избавиться бы от оков ткани обоюдно, стать ближе, крепче, быстрее в унисон. Она умеет быть терпеливой, но ждать сколько придётся, но сейчас излишнее промедление маленькой смерти уподобляется и то — не оргазм по французски полушёпотом. Слова это пережиток прошедших минут. Сейчас один взгляд стоит десятка, прикосновение идёт за сто и губы Кларисса приоткрывает не чтобы произнести хоть что-то, а прикусывает нижнюю губу, сдерживая судорожный вдох. Это лучше любой исповеди, кто бы что не нёс о силе спасения души и очищения внутреннего путём покаяния от всего сердца. Лучше любимых яств, лучше глупых грёз, потому что это — настоящее: сильные мужские руки и чужое будоражащее дыхание на коже. Его энергию и брать не надо — чудится, та и без того вокруг не давящим коконом сжимает, сжимает с удвоенной силой вокруг них, добивая последние крохи кислорода и того, что глупцы называют здравомыслием, оправдывая не имеющую смысла сдержанность. Быть может где-то смирение вкупе со здравым ясным рассудком уместно, но не здесь. В Элизиуме подобное лучше оставлять на пороге. Девушка пытается расстегнуть пуговицу мужской рубашки и та не решает поддаваться: шёлк не сразу отпускает своё и по нему пальцы не скользят — соскальзывают, стоит лишь потерять мало-мальски пока ещё доступную Клэри концентрацию. Тихое: — Чёрт... — с тихим смехом, признавая собственную неудачу, тут же исправляя её, подцепляя треклятую, по цвету сливающуюся с темнотой ткани кругляшку ногтями и на сей раз справившись. Дело пошло. Она не торопится. Кларисса расстегивает пуговицы тёмной рубашки одной рукой будто невзначай. Приноровиться легко с первой удачи. То, что казалось сложным секунды назад теперь не представляет никакой угрозы непреднамеренной задержки приятного процесса. Пальцы неспешно играются с каждой, ведут вдоль, играя на невидимом фортепиано еле уловимо, но попутно обнажая грудную клетку мужчины всё шире. Ей по нраву шёлк, даже неподдатливый, обманчиво гладкий, но не так сильно как твёрдый бугор за тканью тесных джинсов, упирающийся в её оголенное бедро. Девушка подаётся вперёд, почти ластится — его желания для неё не секрет. И её для него — тоже. На секунду почти любопытно: он знает с кем имеет дело прямо сейчас? Знает ли прибывший в лоно разврата, какие демоны и демоницы с горящим от распутных желаний взором обитают здесь, отбирая у прибывших вместе с деньгами их энергию, умудряясь получать за это благодарность от всей души и измотанного тела? Последняя пуговица на его рубашке отобрана у петли и Клэри признаёт: это не имеет значения. Неважно ничего из того, что творится сейчас за дверями гостиной, совершенно наплевать, всего лишь ли Адам человек, или что-то большее, особенное, обладающее способностями за гранью людского понимания. Руки на её теле, губы на жаждущей прикосновений коже — вот что действительно важно теперь, пока не истечёт срок уединения, способный длиться столько, сколько они пожелает, сколько им будет по силам. Девушка кладёт руку на мужскую грудную клетку — будто ставит печать. Клеймо, которое не горит, не пылает, но ощущается как нечто, отдающее собственническим инстинктом. Кларисса до своего жадная, а на чужое плевать и в голове её здесь и сейчас Адам — её. И ниже: останавливаться на достигнутом не про неё — к напряжённому паху. Одежда это точно зло. Отринуть её, прочь, в сторону уж неважно чего — лишь бы не попасть в камин. Рука — диссонанс мыслям. В своей голове Клэри уже в одеянии Евы до падения, а на деле платье тело будто незримо жжёт — лишнее. В своей голове не особо сопротивляющегося Адама привела за руку в пучину грехопадения, но в реальности пальцы надавливают на сокрытое за тканями мужское естество и ведут выше, расстёгивая пуговицу, но не трогая молнию. Не рано — просто даже спешить следует аккуратно. Хочется ощущать Адама всей кожей. — От этого мы избавимся. — полушёпот-таки рвётся с приоткрытых губ. Кларисса спускает ворот рубашки на плечи Адаму, тянет вниз, помогая её снять. Она избавит его от всего, напоминающего одежду. И себя с большим удовольствием. Молнию платья рыжеволосая нащупывает сбоку не глядя, спускает с характерным звучанием вниз до конца. Подол почти к груди в творческом беспорядке и без того: девушка ловко изворачивается, приподнимаясь, чтобы стянуть алое платье через голову. Хаос в голове, огненные локоны, встрепенувшись от резких движений, на лицо — Клэри откидывает их за спину привычным жестом. По коже дикий жар и она знает, как его можно обуздать — не прохладой водных струй в душе. Скорее доведением разгорячённости до предела, за их границы, не пытаясь уничтожить её, но купаясь в этом внутреннем пожаре. Стройные ноги всё ещё обуты в туфли на высоком каблуке. Одной Кларисса касается ноги Адама уже намерено, поднимаясь выше, пока оголённое бедро не оказалось прижато к его пояснице. Отчётливо представляется, как этими самыми ногами она обвивает его пояс уже с обеих сторон, прижатая к перенявшему жар тел дивану, к стене, полу, столику — выглядит хрупче чем есть на самом деле. Кларисса прижимается крепче, почти трётся о его пах своим без покрова стыда, остановившись чтобы просунуть между телами руку. В тишине гостиной второй визг молнии отдаётся звоном.
маг 4-го уровня
священник
Мир огромен и необъятен, абсолютно прекрасен и безупречен, как и любое произведение рук всесильного Творца. Мир есть Бог, а Бог есть мир – простое уравнение, достойное того, чтобы веками передаваться из уст в уста, обрастая всё новыми и новыми дополнительными слагаемыми. Мир есть всё, начиная от незаметной песчинки у берегов Тирренского моря и заканчивая прахом сражённого болезнью старца, развеянного над зловещими просторами Долины Смерти. Всё есть Бог, со всеми его преимуществами и недостатками, победителями и побеждёнными, грешниками и праведниками. Бог есть женщина, с рыжими волосами и пронзительным взглядом, приковывающим внимание не хуже самой чувственной фрески церкви Сан-Франческо. Её кожа – восковая свеча, что начинает плавиться от прикосновения пылких пальцев. Её желание – тонкий фитиль, правильно поджечь который не так просто, как кажется с первого взгляда, света от которого хватит для освещения просторной комнаты. Комнаты, всё существование которой сжалось до мягких подушек дорогого дивана, за границами которой мир будто бы и не существует.
Его Бог не таится где-то за пределами Седьмого неба, он выказывает своё довольство тягучим прикосновением и сладостным вдохом, что является лучшим истолкованием Его воли, чем самый белый голубь с самой плодородной оливковой ветвью в клюве. Собственные волосы хочется состричь и показывать простакам как диковинку – их касалась Господня Длань. Кое-где на её шее проступают красные разводы, что совсем скоро превратятся в тысячи алых звёзд, как первый признак доверия и безмолвного согласия. Священник излишне аккуратно пытается испробовать свою новую религию, не столь пытаясь доставить удовольствие, сколь упиваясь собственной безнаказанностью. Первая пуговица чёрной как ночь рубашки не собирается сдаваться без боя, из последних сил чиня неприятности обжигающему Солнцу. Его одежда есть спасительный скафандр, уберегающий покорителя неизведанного пространства от смертельного жара самой близкой звезды. Стоит ему распрощаться со своей последней защитой, как всё тело его охватит сейчас лишь только брезжащая на горизонте смерть. Но он не сопротивляется, всецело отдавшись в руки своего мудрого Бога. И только Богу известно, когда ему предначертано сгореть в Его пламенных лучах
Последняя застёжка сдаётся предательски быстро, сдавая своего хозяина в безраздельное распоряжение безжалостного оккупанта. Её рука на его оголённой коже сейчас кажется раскалённым добела штампом, что оставит невидимое клеймо на всю оставшуюся жизнь. Адам впервые отрывается от запачканной шеи, чтобы несколько приподняться и заглянуть в лицо своего нового владельца. Живительным пламенем плещется похоть в её глазах, а он как беспечный мотылёк летит на этот лживый свет.
Её рука заставляет его сделать беззвучный вдох, заметный лишь по движению едва раскрытого рта. Пленительный Парис в девическом обличии безропотно намечает свою ближайшую цель, но не спешит тянуться к луку. Взгляд священника пустеет, всё его внимание устремляется лишь к одному участку собственного тела, изнывающего и задыхающегося от непереносимой духоты. На мгновение ему кажется, что Бог решил его пощадить, удовлетворить липкое нетерпение, небрежно размазываемое по дощечкам времени. Будто в ожидании благословения, он неподвижно замирает, в своей мысленной молитве прося Его двигаться немножечко быстрее. Но Бог лишь в очередной раз его обманывает, лишь даёт ему ненужную отсрочку, заставляет мучиться в распалённом ожидании собственной смерти.
Мгновенная смерть – слишком лёгкое наказание для распутного священника. Она тянет за ворот его рубашки, будто оголяя не состоящее из крови и плоти тело, а его бессмертную душу. Он послушно расстаётся с сейчас слишком лишним изделием из мягкой ткани, готовый принять ласки более нежные, чем касание лепестка свежесобранной розы, ещё хранящей на своих устах отзвуки собственного имени. Оказавшись без рубашки, ему хочется просить затушить в комнате камин и отключить любые, практически не дающие тепла источники света – в комнате становится только жарче.
Ей не требуется его помощь, а ему кажется, будто это его шанс понаблюдать за сотворением самого невероятного чуда. Полотно кисти мастера Боттичелли не вызывало у него такого трепета, как её уверенные движения и желание быстрее оказаться в одеждах лишь только вышедшей на берег Венеры. Опомнившись, он всё-таки вкладывает свою едва заметную лепту в этот практически священный обряд. Её тело, теперь едва скрываемое осязаемыми условностями, видится ему величайшим произведением искусства. Ещё пара завершающих штрихов и можно предлагать Уффици расширить свою обширную коллекцию на одно божественное полотно.
Касание её ноги как разрешение прикоснуться к ещё не завершённому шедевру. Чуть было не трясущейся от предвкушения рукой он тянется к всегда столь строптивым креплениям её нижнего белья, что после недолгих уговоров всё-таки соглашаются выпустить из своих объятий женскую грудь. Когда тишину комнаты нарушает звук расстёгивающейся молнии, его пальцы мягко оглаживают открывшееся с новой стороны её пленительное тело. Его хочется касаться, хочется выцеловывать каждый миллиметр его атласной кожи. И он делает это ровно настолько, насколько позволяет самообладание и сила воли, когда становится понятно, что следующим покинувшим его предметом гардероба станут джинсы. С ними всегда приходится повозиться – удобно носить, но неудобно от них избавляться. Ему приходится отстраниться, практически подняться на ноги, чтобы наконец с ними разделаться, предварительно стянув с себя ботинки, так удачно надетые на босу ногу.
Диван слишком узок, чтобы уместить их обоих, но этого от него и не требуется. Необходимость оторваться от очеловеченного воплощения порока позволяет ему всецело насладиться будто бы ожившей скульптурой, достойной руки самого Микеланджело. Лишь слишком яркие туфли противно режут глаз, и священник практически мгновенно решает от них избавиться. Аккуратно он освобождает из оков на высоком каблуке сначала левую, а потом и правую её ногу, а затем ведёт по ней ладонью всё выше и выше, определённо намереваясь сегодня предложить своему Богу оказаться на месте секунду назад сотворённой им Евы.
Отредактировано Adam Morgue (2018-08-12 21:27:27)
суккуб 4-го уровня
администратор «Элизиума»
Как там отмаливают грехи?.. Трижды «Ave, Maria», пять раз «Отче наш»? Прочтёт по кругу, придав лицу выражение почти скорбящее, наполнит каждый слог раскаянием и Бог простит даже убийство. Кажется, это работает именно так. Неужто кто-то воспротивится утверждению того, что существует в религии червоточинка лицемерия?
Непохоже, чтобы за стенами лона порока бушевали молнии. Бог не разгневан. Бог не торопится карать своего слугу. Ну или Бог слеп, лишённый маячка-колоратки на шее Святого Отца, магнита для взора вездесущего, но избирательно прикрытого ладонью перед истинным пороком или даже злом. Кларисса считает, что Бог просто очень устал всех любить, а ещё ему наплевать.
В затуманенном взоре священника нетерпение плещется, океаническими волнами вылетает, накрывает километры берегов. Обжигающее желание в нём молнией пронзает до сладкой почти боли внизу живота. Предвкушение и желание, не столь уж нестерпимые — упоительные. Дивная нега, в которой хоть утони — не будет сожалений.
По велению пальцев Адама её грудь обнажена. По требованию рук падают наземь туфли. Клэри, уж точно, не жалеет. От одежды сейчас одни проблемы — преграды на пути к единению тел хочется если не рвать, то срывать, избавляться от лишнего как от скверны.
Дорожкой влажных поцелуев по коже, оставляя следы — нескоро проходящие отметины, подобные печати собственности. Она чувствует, как они пылают. До поцелуев Адам жаден. В прикосновениях пока ещё не смел. Девушка ловит его губы своими, пока мужская ладонь на её бедре утверждает своё господство.
Они лишены синхронности. Клэри добирается до желаемого дразнящее, неспешно, но неуклонно в своей страстной решимости — ей нравится грубо, но ещё иногда она не прочь поиграть, а Адам... Хочет всего и сразу, но словно боится это взять по-настоящему, протянутое, как на ладони, открытое пред ним, готовое принять и исполнить всякое его желание. Наслаждается тем, что имеет без прорывов разорвать порочный круг утопания в помогающей привыкнуть друг к другу вкрадчивой нежности касаний. Секс с незнакомцем многими осуждаем, но даже вне стен Элизиума, даже не существуй их в природе вовсе, будь Адам при этом всё также близко, Кларисса бы не стала сигнализировать «стоп-сигнал» на всех парах. Незнакомец, и что? Незнакомец, смотрящий так, словно познал её всю: изнутри и снаружи, попробовал мысли на вкус и сжал все слова, что она могла произнести в своих руках. Прекрасный незнакомец.
Будь перед ней стекло, запотела бы отражающая поверхность, скрыла бы под собой отражение, размыв во влажной дымке. Напротив лишь макушка Адама: мужчина с особым удовольствием пробует на вкус поцелуями её кожу, вызывая желание гладить по голове ласково, нежно — Клэри не отказывается от этой идеи. От ласок приятное головокружение: просто прикрыть глаза, касаться его торса, волос и наслаждаться близостью тел. Ярые противники случайных связей никогда не ощутят это будоражащее волнение. Это желание человека, возжелавшего тебя вот так просто, с первой встречи, быть может и взгляда, получившего заветное по согласию и обоюдному наслаждению моментом. Её вдох смешан со стоном, нога случайно задевает тарелку с шоколадом на столе, чудом не скинув её на пол вместе с пепельницей на счастье за компанию.
Инициатива это то, что никогда не оставит её ни голодной, ни не у дел. Не менее просто оказывается мягко оттолкнуть священника от себя, двигаясь следом, и усадить на диван как положено: к спинке спиной, ногами на пол, успевая пальцами подцепить резинку трусов прежде чем тот покорно сядет, обнажив мужское достоинство быстрым движением. Кларисса выпрямляется. Стоит рядом и смотрит на Адама взглядом, в котором все мысли до единой — непристойные и как на ладони перед ним. Она и сама беззащитна: тканью прикрыт треугольник между ног, прикрываться руками даже не думает. Жар камина дарит тепло спине даже с такого расстояния, но от взгляда мужчины жарче во сто крат. Его несомненное достоинство в том, что не сможет сжечь заживо — лишь согреть, может опалить. Девушка стоит напротив считанные секунды. Ей хочется действовать. Утолить этот жар делом, не мыслью.
Целовать руки в знак уважения и приветствия — ни за что, но опуститься перед ним на колени, беря в руку член и наклонившись к нему, обхватывая губами алую головку — без раздумья. Слизывает выступившую солоноватую каплю прежде чем провести языком вдоль всего члена. Ей хочется доставить ему удовольствие небольшой лаской не потому, что это то, за что он заплатил, желая требуемого. Просто почему бы не дать приятному гостю расслабиться.'просто получая удовольствие? Для того чтобы дать понять мужчине, что он тебе нравится, минет в первую встречу необязателен. Даже нежелателен. Но в их случае это неплохая идея. В Элизиуме исполняются желания и это — её. Не загаданное. Кларисса никогда не ждёт падающих звёзд и своей очереди — она просто действует. Как сейчас: изучает с особым удовольствием языком, губами, ртом открывшийся простор для действий, отбрасывая волосы за спину, подальше — мешают и норовят закрыть обзор. Прекращает поняв, что собственное желание достигло пика и вот-вот станет обузой, не просящей — требующей своего немедленного утоления. Лишь тогда Клэри поднимается на ноги. Девушка не отрывает взгляда от мужчины, спуская на пол последнюю часть своего гардероба. Кружевной лоскуток скользит по бёдрам и остаётся на ковре — Кларисс перешагивает его в ту же секунду. Одетая лишь в себя. Внутреннее пламя всё сильнее даже теперь и терпеть его нет ни смысла, ни сил. У Адама на коленях пережидать внутренний пожар приятнее всего. Она устраивается на них не слишком удобно, но достаточно для того, чтобы видеть каждую эмоцию на лице мужчины — кончиками пальцев оглаживает скулы, целует, сначала, куда-то в подбородок, игриво куснув без капли боли. Лучше не оставлять следы на клиенте: вдруг женат, помолвлен, не желает лишних вопросов? Но поцелуи Адама на шее ощутимы до сих пор. Клэри лишь посмотрит на себя в зеркало немногим позже и узреет алую россыпь несдержанной страсти. Ей тоже хочется оставить что-то на память. Словно намекая на направленность намерений, девушка легонько ведёт ногтями по мужской спине — пока ещё безвредно, бесследно, почти невинно, не прижимайся её тело к Адаму столь откровенно.
Просто затеряться бы в объятиях, поцелуях, оказаться в его руках — надёжнее места, как кажется сейчас, нет. Губы касаются его шеи — поцелуи влажные, нежные, на коже вот-вот испарине быть от мурашек от этой нежности, жара и сумбура лишённых формы мыслей. Шёлковое пламя к тонкой талии по узким плечам остаётся единственным, что прикрывает тело хоть как-то. Очередной вдох отнимает у Адама — через быстрый поцелуй. И ещё ряд вдохов, обнимая за шею, неугомонная. Будь Клэри русалкой — тащила бы моряков ко дну без зазрения совести со смехом и пением. На суше остаётся только улыбаться хитро, целовать жадно, пылко, а потом оставлять совсем без сил, но живых. Адам, кажется, недовольства уж точно не испытывал: влажная головка возбужденого пениса щекочет её оголённый живот.
Верх. Медленно приподнимаясь, опираясь коленями о оседающий под давлением диван и ладонями о плечо мужчины и спинку дивана за плечом его же, соседним. Пальцы сминают обивку с силой, пальцы второй руки опускаются ниже, смыкаются снова на члене, направляя его в себя.
Выдох.
Тянущая боль заставляет зажмуриться на миг, волна удовольствия накрывает следом: смешанная с болью, несравнимая ни с чем, до всполохов восторга в груди, заставляя приняться двигаться немедля, с каждым принятым толчком бёдер ощущая новый прилив наслаждения. Жар внутри, жар по телу, в воздухе, в разрядах почти электрического тока между ними под аккомпанемент опаляющего дыхания Кларисс в губы прекрасного не такого уж незнакомца, прижимаясь к нему и обхватив свободной рукой плечо — точка опоры, ускоряя движения.
маг 4-го уровня
священник
Дружба в тёмной комнате практически невозможна, как невозможно и существование недавнего слепца, слёзно умоляющего вернуть его к жизни в темноте. В тёмной комнате, где никогда не включают свет, не принято распространяться о житейских проблемах и временных неудачах, когда можно поделиться чем-то более сокровенным, рассказать о том, как тебе нравится и чего хочется прямо сейчас. В темноте слова либо становятся единственным источником взаимопонимания, либо до крайности неуместны, когда есть способ высказаться несколько получше. Темнота не скрывает от окружающих твои самые порочащие тайны, она лишь позволяет новые секретам появиться на свет. Тьма никогда не выползает из жуткого угла обделённой света комнаты, она вываливается из головы человека, лишённого возможности разглядеть что-то на расстоянии нескольких метров от вытянутой руки. И пусть в душной комнате, освещаемой потрескивающим камином, темнота напрочь отсутствует, играть в дружбу не имеет никакого смысла. Дружба – бессмысленное притворство, когда ты во всеуслышание заявляешь о собственной искренности, но боишься показать доверенному лицу лишний участок оголённого тела.
И будь даже комната погружена в беспросветную тьму, Адам никогда бы не согласился обменять способность касаться на способность что-то увидеть. Многозначительные взгляды, летящие в твою сторону из-под опущенных ресниц, хороши только при знакомстве, да и немногим позже, когда ты ещё только хочешь хорошенько примериться и решить для себя, стоит ли переходить к следующей стадии, позволяя вступить в игру ушам. Уши знают своё дело весьма неплохо, они пригодны почти до самого конца, до того самого момента, когда их опаляет горячее дыхание и рваный вдох, что звучит не хуже первой ноты в бетховенской оде «К радости». Да, уши определённо знают своё дело, но никогда не смогут сравниться с тем восторгом, что дарует одно правильно подобранное прикосновение. Когда прикосновений слишком много, уловить какое-то определённое практически невозможно, да и нет никакого смысла. Словно море, они окутывают тебя своими торопливыми волнами и готовы сделать всё возможное, лишь бы не дать тебе выбраться на берег. А выбираться из воды вовсе и не хочется.
Подбираясь всё ближе к последнему оставшемуся на теле девушки предмету одежды, мужчина не может думать ни о чём другом, кроме как о кусочке ткани, к которому он вот-вот прикоснётся, и который будет достаточно лишь только потянуть вниз. Его ладонь задерживается на её бедре, пальцы несильно давят на светлую кожу, оставляя под собой красные следы, что в отличие от других своих собратьев пропадут всего через пару мгновений и больше никогда не вернутся. Ещё немного и да здравствует долгожданная цель в виде нижнего белья. Но Кларисса решает иначе, ловя губами его губы, и вот его рука, покорённая неуместной робостью, уже движется выше. И вновь по кругу, вновь пёстрая шея и манящая грудь. Адам сам не может разобраться, чего действительно хочет. Он теряется между ему одному доступным телом и всё-таки требующим внимания собственным членом. Священник, разучившийся что-то отдавать и привыкший исключительно что-то брать, чувствует несмолкающую потребность наконец сделать что-то не для себя. Сделать так, как умеет, пока ещё не совсем вспомнил все правила тёмной комнаты и способен довольствоваться лишь шепчущими из-за угла желаниями и инстинктами.
Но этого и не требуется. Кларисса будто бы читает его мысли, легонько толкая его, заставляя усесться на диван. С несколько недоумевающим предвкушением он смотрит на неё снизу-вверх, как-то не совсем ожидаемо оставшись без одежды. Хитрый трюк, и вот мужчина уже не может скрыть улыбки, вызванной вполне предугадываемой направленностью чужого взгляда. Сейчас уже совершенно невозможно с точностью сказать, как выглядел самый первый во всём этом необъятном мире Адам, но у Адама этого теперь со своим предшественником было куда больше общего. Священник закидывает обе руки на спинку дивана и смотрит выжидающе, готовый принять любые правила игры.
И предложенная игра оказывается куда лучше, чем он мог бы предположить. Святой отец еле сдерживается, чтобы не упомянуть Господа всуе, когда её пальцы смыкаются на его члене, а только недавно целовавшие его губы теперь совершенно иначе пытаются доставить ему удовольствие. Он откидывает голову на спинку дивана, поначалу наблюдая за девушкой через прикрытые веки, но совсем вскоре полностью закрывает глаза, решив отдать всего себя на растерзание ярких ощущений. Со свистом вдыхая воздух через сжатые зубы, он опускает руку ей на голову, тут же зарываясь пальцами в рыжие волосы. Мир, до этого включающий в себя лишь один единственный диван, сужается ещё больше, концентрируясь лишь исключительно где-то между довольно широко расставленных ног.
Когда Кларисса отстраняется, Адам, абсолютно не согласный с таким развитием событий, протяжно стонет. Он с огромной неохотой открывает глаза и даже застаёт тот момент, когда девушка решает отказаться от одежды. Тепло распалённого тела согревает не хуже самого тёплого свитера или пылающего неподалёку камина. От этой близости хочется задохнуться и в ней раствориться, но мужчина не позволяет себе большего, чем опустить одну руку на хрупкое женское плечо, а второй сжать упругую ягодицу. Безынициативность – не самое хорошее качество, когда дело касается секса. Но Клариссе так не хочется мешать, так не хочется её останавливать и нарушать тот отлаженный алгоритм, что вынуждает ловить каждое прикосновение её пальцев, её губ. Адам льнёт к её руке, благодарно подставляя для поцелуев подбородок. Рука его сползает по её спине, чтобы вынудить прижаться ближе, что становится большой ошибкой – между телами теперь слишком тесно. Недопустимо громкий вдох, быстро затухший под поцелуем. Вкус её губ теперь отдаёт его собственным вкусом, но мужчину это ни капли не смущает.
Ему даже не приходится выныривать из её объятий, чтобы наконец заполучить то самое желаемое, ради чего Адам, собственно, и оказался сегодня в борделе. Секс не может приестся или надоесть, и каждый раз чувствуя тесноту женского тела, священник готов благодарить Бога за возможность им насладиться. Её тяжёлое дыхание опаляет лицо, но мужчина практически дышит этим горячим воздухом, раз за разом делая короткие вдохи. Плечо неприятно ноет от выпавшей ему участи, но это ощущение, которое даже стыдно было бы назвать болью, совершенно незаметно. Незаметным становится практически всё, кроме тянущего, требующего разрядки члена. Единственная часть тела, что всё ещё имеет хоть какое-то отношение в отказывающейся думать голове. Мужчина даже не замечает, как его пальцы, непонятно как там оказавшиеся, сжимаются на шее девушки, обхватив её сзади, прячась под ниспадающими волосами. Избранный Клариссой темп не нуждается в поправках, но очень скоро становится слишком рваным. В сидячем положении оказывать какую-то помощь довольно сложно, а потому Адам получает редкую возможность не прилагать дополнительных усилий. Он лишь упирается лбом в её выпирающую ключицу, выказывая безоговорочную покорность и скрывая сбившееся дыхание.
Кончает священник с громким стоном, прижимая девушку к себе покрепче, заставляя остановиться, дабы растянуть уже ускользающий момент. Он чувствует, как жар безудержной волной прокатывается по телу, но поймать его не способен, а потому должен довольствоваться этой уже исчезающей бурей.
Отдышаться не так уж и сложно, как могло бы показаться. Только теперь Адам ослабляет хватку и поднимает голову. Его взор ещё затуманен, но жадно скользит по её лицу.
суккуб 4-го уровня
администратор «Элизиума»
Контроль.
Ритм движений, частое дыхание и стоны вплетены в него умелым суккубом. Мужская ладонь удерживает её сзади, пальцы сжимаются позади шеи крепко, точно не желая дать ускользнуть, ключицы горячит рваное дыхание — всё о чём выходит думать это желание дойти до пика удовольствия скорее — будто гонка, жажда на грани физической потребности услышать его сдающийся стон. Оргазм в унисон с мигом, когда острые ногти оставляют следы-царапины на мужской спине и энергия от прикосновения перетекает сквозь пальцы, услаждая суккубье нутро не слабее громкого стона Адама.
Сильная энергия. Особенная.
Так ты маг...
Мысль на периферии забывшего о мыслях напрочь сознания. Всего лишь занятный факт об Адаме, на суть дела особо не влияющий.
Энергия различается по ощущениям и от магической внутри будто всё искрит. Сложно удержаться от того, чтобы не взять хоть немного ещё. Каплю... Лишь напомнив себе об изначальном решении Кларисса заставляет себя не думать об этом. Она в порядке. Недостаток питания это последнее из того, что ей грозит: даже выселение из отеля за дебоши и то вероятнее.
Адам выпрямляется и Кларисса поднимает глаза на него в ту же секунду. По этому взгляду она понимает: он ещё вернётся. Даже если сам в этом себе не пожелает вдруг признаваться. В Элизиум идут даже не за самим сексом — за сопровождающими эмоциями. Эмоциональная карусель и исполнение желаний, возможность ощутить что к тебе относятся так, как ты пожелаешь. Адам, к примеру, сегодня был явно предрасположен побыть ведомым и получить удовольствие. Адам видится ей человеком, в котором святости — ноль и он знает об этом. И это не мешает ему касаться колоратки пальцами и, быть может, даже читать убедительные проповеди. Человек это не то, чем он занимается. Человек это те его желания, даже самые жестокие, пошлые, грязные или попросту неподходящие виду внешнему, что видятся ему, когда тот прикрывает глаза. Клариссе нравится то, что он не притворяется. Адам с достоинством очень даже принимает любое искушение мира сего, поддаваясь ему, проникаясь тьмой, но умудряется особо не испачкаться. И не бьёт себя в грудь, возвещая о собственной несуществующей безгрешности. Талант.
Кларисса не возражает против его возвращения. Кажется ей это будет даже в радость. Проведя столько лет, проводя время с кем велено, учишься ценить моменты пребывания своего же рядом с тем, кто успел по-настоящему приглянуться. Одна из радостей кажущейся бессмертной жизни. Приятно было бы верить в то, что ей не суждено погибнуть никогда и даже если будет совершенно покушение, не бывать гибели Клэри, как гибели небес, но она не глупа: последствия, к примеру, пущенной в лоб пули регенерация не поправит.
Клэри смотрит в его глаза, периодически опуская взор на мужские губы и с ошалелой улыбкой человека, не совсем в себя пришедшего после скачка адреналина и эндорфинов в крови.
Проходят секунды до мига осознания момента: здесь, сейчас, еле как выравнивая дыхание и усмиряя бешеный пульс. На коленях у Адама под аккомпанемент тишины — прекрасная картина с привкусом глотка его энергии. Лучше вина. Слаще грога.
Вдох тихий, нежный, сытый. Улыбается мужчине в губы и прижимается доверчиво грудью крепче, ещё ощущает его внутри себя. В воздухе запах пота и секса и это почти пьянит. Ускользать из его рук не хочется — тепло, жарко. Что может быть приятнее мужских рук, прижимающих твоё тело к себе? Некое чувство защищённости внутри от такого простого действия говорит больше о ней, чем о нём: может быть Кларисса не столь независима как хотелось бы.
И именно поэтому нужно остановиться.
Напоследок дарит короткий поцелуй и лишь после размыкает объятия. Жаль что в мире всё всегда заканчивается. Даже хорошее. Кларисса поднимается на ноги, отстраняясь и оглядывает пол с разбросанными вещами, точно поле боя. Победителей, как и проигравших, среди них обоих нет: обоюдная капитуляция с приятнейшими последствиями. Если Адам хотя бы на секунду думал о том, чтобы наставлять души на путь истинный, теперь пытаться творить это было бы попросту смешно. Она оглядывает его, сидящего, с ног до головы медленным взглядом и облизывает губы на манер почти кошачий. Недавно стонать и извиваться на нём, теперь стыдливо прикрываясь руками и играя в глупое смущение? Это не к ней. Обнажённой Клэри едва ли не комфортнее чем в любимом платье и это отражается на уверенной походке лучшим образом. Во рту пересохло — руки сами тянутся к своему бокалу, в надежде на то, что напиток оставил в себе хоть немного тепла. Разочарование сквозит в негромком голосе, когда девушка делает глоток на пробу.
— Остыл... — после секса ей всегда хочется пить. Полученная энергия стоит сотни беглых перекусов — интересно, он понял? Или даже не ощутил толком? Вопрос спорный: Кларисса едва успела ощутить вкус его энергии внутри себя, было взято совсем немного. В любом случае что он сделает? Подаст в суд? Холодный грог Клэри считает форменным издевательством и отставляет бокал обратно, не утруждая себя опустошением его до дна.
Ей не нравится неловкость. Сильнее нарочитой нелепой скромности — вызывает досаду. Молчание это глупо, хотя иногда оно уютное. Она прекрасно помнит что было с пару минут назад: секс. Хороший секс — не повод отмалчиваться будто заговорщики, находящиеся в полудюйме от попадания за решетку после содеянного. Если Адама снедает чувство стыда, она будет разочарованна. Девушка опускается рядом Адамом и наклоняется, чтобы поднять туфли и поставить их на пол ровно. С любимыми вещами следует обращаться бережно. С полюбившимся мужчиной тоже. Её философия на счёт взаимоотношений с кем-либо редко включает сантименты. Если бы ей было плохо или неприятно рядом с ним, Вальмонт давно уже была бы за дверью подальше отсюда. Но ей хорошо и прочесть это можно в каждом моменте. Кларисса умеет смотреть влюблённо, с почти осязаемой мягкой нежностью — то и проделывает, коснувшись плеча Адама ладонью и ведя к к шее ласково, поглаживая кожу большим пальцем. Любовь к прикосновениям присуща рыжеволосой даже когда, казалось бы, цель этих самых прикосновений достигнута. Кларисса ничего не может поделать с этой тягой к тактильности. Да и следует ли вообще с этим бороться при её-то роде деятельности и истинной сущности? Скорее уж то — приятный бонус для тех, кто очарован её обществом. Хороший добрый сюрприз. Негромким голосом девушка расслабленно произносит:
— Хочешь ещё что-нибудь выпить? Перекусить или принять душ? — кивок в сторону угловой двери. Почти незаметная, скрывающая за собой небольшую ванную комнату с душевой кабиной внутри. В Элизиуме недостаток комфорта ощутить затруднительно. Кларисса знает как выглядит сейчас. И зеркала не надо: примерную картину угадает даже с закрытыми глазами. Белые подтёки на внутренней стороне бедра, встрёпанные волосы, ощущение застывшего на спине пота: ей явно нужно в душ. Для любящей сомнительные делишки девушки, трудящейся на поприще оказания сексуальных услуг она уж слишком отвергает любую грязь на своём теле. У Клэри не усталость — прилив энергии. Хочется действовать. Не сидеть на месте и вид Адама мотивирует на это просто отлично. С дивана Вальмонт почти вспархивает, задевая лежащее платье. Тут же подхватывает его и закидывает на кресло — одежда не виновата в её извечной небрежности, когда Кларисс слишком занята для того, чтобы аккуратно раскладывать свои вещи. Положа руку на сердце: она на любом уровне собственной занятости этого не делает. Адам по уровню важности точно выше чем какая-то одежда. Рыжеволосая озирается через плечо, кидая на Адама приглашающий взгляд. Ладонью девушка ведёт в сторону ванной комнаты с той же преисполненной участия улыбкой.
— Я собираюсь туда. — карие глаза блеснули, — Присоединишься?
маг 4-го уровня
священник
Но что-то идёт не так и замечает это Адам совсем не сразу. Дыхание нормализовано, адреналин в крови уже больше не бушует, но священник чувствует усталость, о которой говорить ещё должно было быть слишком рано. Эта слабость не вызывает желание поскорее забыться сном, но заставляет откинуться на спинку дивана. Бьющей через край энергии ещё сравнительно молодого мага почему-то не хватает, чтобы выйти из этого состояния. Мужчина вовсе не сразу понимает, что стало причиной столь странной в нём перемены, что привело его к непреходящему желанию отдохнуть.
Как ни странно, но с представителями суккобьего и инкубьего рода маги приходилось сталкиваться реже всего. Этот вид существовал для него скорее в виде теоретического материала, подкреплённого всего несколькими знакомствами. Их зависимость от секса забавляла священника, он никогда не видел себя в роли жертвы этих занимательных существ. И вот теперь, попавшись на эту удочку, мужчина готов хлопнуть себя по лбу и признаться в том, что сильно заблуждался по данному поводу. Теперь ему становится многое ясно: почему его так влекло к этой молодой девушке, откуда взялась эта противная слабость. С самого начала почуяв своим магическим нутром что-то неладное, он не придал этому значения, а теперь упрекает себя же в неосмотрительности.
Однако два положения в открывшейся с новой стороны ситуации не дают ему покоя. С одной стороны, Адам абсолютно уверен в том, что суккуб применила к нему своим пока ещё до конца понятные ему способности, дабы затащить в постель. Ему кажется это очевидным, ибо священник всё-таки не склонен с таким обожанием смотреть на первую же попавшуюся ему проститутку. Но с другой, почему же она взяла так мало его энергии? По его расчётам и имеющимся знаниям, после секса с этим энергетическим вампиром ты в лучшем случае будешь валяться без сил, а быть может вообще погрузишься в сон и не можешь выбраться из него в течение нескольких дней. Морг знает об этих существах слишком мало, и эта загадочность, эта необъяснимость противоречий влечёт его посильнее просто девичей красоты, которой Кларисса явно может похвастаться.
Она прижимается к нему поближе, и он готов простить ей этот маленький секрет и факт того, что его попросту использовали. Дело ли тут в чарах или просто человеческом обаянии – не имеет значения. Маг раздосадован слишком коротким поцелуем и необходимостью выпустить девушку из своих объятий. Но противиться не может – на это нет ни права, ни сил. Почему-то он очень скоро вспоминает о том, что за любовь в этом месте принято платить. И это осознание жалит не хуже незаметной осы, вынужденной отвечать на несуществующую угрозу. Неестественность происходящего – самая главная проблема любого борделя. Его работники и работницы всегда пытаются как можно дольше продержать клиента вне понимания этого обстоятельства, а задача клиента – как можно скорее его осознать. Чтобы потом было не слишком обидно. Но то ли слишком хорошо у Клариссы получается играть роль небезразличной, то ли она действительно выделила для себя заплутавшего священника, но Адам обязательной неестественности не видит до сих пор.
Мужчина не двигается с места, когда суккуб поднимается с его колен. Он лишь взглядом разбирает на отдельные линии ладный силуэт подтянутого тела, пытается насладиться последними минутами совместного пребывания, прежде чем Кларисса уйдёт, скроется за какой-нибудь дверью. А она обязательно должна уйти, её работа выполнена.
Но она не уходит, лишь подходит к столику и пьёт уже остывший напиток, о чём можно судить по её комментарию. Адам лишь выдавливает из себя усталую улыбку. Силы возвращаются к нему слишком неторопливо, вовсе не с той скоростью, с которой были бы должны. Он не верит в то, что девушка всё-таки останется до тех самых пор, пока она вновь к нему не подходит, не садится рядом, не касается его плеча. Лишь только теперь Морг способен допустить мысль о том, что он не такая уж жертва обстоятельств, а волне себе равный победитель. Он смотрит на неё приторно нежно, почти влюблённым взглядом, что вполне можно списать на последствия слишком хорошего времяпрепровождения. Адам аккуратно касается пальцами её подбородка, как бы чтобы удостовериться, что девушка действительно рядом, а не какая-нибудь иллюзия, плод слишком разыгравшегося воображения. Но Кларисса абсолютно настоящая, быть может даже больше, чем требуется.
- Душ был бы сейчас в самый раз, - отвечает он негромко, всё ещё не отводя взгляда от её лица.
Быть может, горячий душ действительно сейчас помог бы ему несколько собраться с силами и решить, что делать дальше. Внешний вид не столь волнует сейчас священника, как необходимость окончательно прийти в себя.
Он глубоко вздыхает, когда суккуб вскакивает с дивана. Она полна сил и энергии, что сложно не заметить по энергичности и резкости этого обычного телодвижения. В противовес Адаму, конечно, что сейчас больше похож на вечно усталого кота, с большим удовольствием повалявшегося бы на какой-нибудь горизонтальной поверхности.
Её предложение не слишком предсказуемо, но вызывает тёплый отклик где-то в груди. Мужчина не может скрыть довольной ухмылки и вместо ответа просто поднимается с места. Сегодня он готов проследовать за ней не только в душ, но и на край света. Его к ней влечёт, привязывает и никак не отпускает, а он и не волен сопротивляться.
Кажется, что именно в этот момент он и понимает, что обязательно сюда ещё вернётся. Обязательно поделится своей энергией, если это будет требоваться, обязательно побудит жертвой. В этой истории он не более, чем манимый благостной любовью Данте, в то время как его всеведущий спутник уверенно прокладывает им дорогу к самому центру Ада. Адам практически не думает о собственной святости, полностью уверенный, что тьма даже столь злополучного места, как бордель, никогда не замутнит свет его ослепляющего нимба. Он пришёл сюда, чтобы возвращать к Богу заблудшие души, но вместо это лишь сам стал одним из тех, кому требуется помощь. Да вот только рука помощи тянется вовсе не с той стороны.
Вы здесь » Arcānum » Игровой архив » How far does the dark go? [12 октября 1999]
