Arcānum |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Дата и время: вечер 7 апреля
Место: квартира Аньки, Макса и Дэна
Участники: какие-то левые подстрекатели (друзья Макса), Макс, Дэн
Краткое описание: «а покажи, как это работает на псине?»
пранк, который вышел из-под контроля.
Отредактировано Daniel Maddox (2018-09-04 19:44:53)
Последнее, что говорит Анька перед тем, как сбежать на свидание с каким-то усатым татуированным чмырем из университета:
— Не обижай Дэнчика.
И Макс кривит рожу.
Он Дэнчика не то, что не обижает, он с ним вообще не общается. За восемь дней сожительства они поговорили всего пару-тройку раз.
— Макс.
— Дэн.
— И откуда ты?
— Из Свердловска. Ты?
— Иркутск.
— Ясно.
— Кофе тебе налить?
— Давай.
— Кружку не забудь помыть, а не как в прошлый раз.
— Ебать погодка.
Согласное ворчание в ответ.
Максим застревает где-то между «я люблю своих приятелей и люблю с ними веселиться» и «я хочу отсыпаться в свой заслуженный, блядь, выходной, а не накачиваться пивом под тупые университетские байки». С тех пор, как вылетел из учебного заведения, он уверен, что вселенная специально акцентирует внимание на очередном промахе. Видишь, Макс? Все строят свое успешное будущее, а ты — долбоящер без перспектив, так и будешь для притырков музыку в клубе крутить до самой смерти (думать о том, что он потенциально бессмертен как-то особенно тошно).
Впрочем, Макс стремительно добреет, когда все же доходит до определенной кондиции. Из-за недосыпа и голодно урчащего желудка алкоголь действует быстрее обычного, но выпивает он все равно больше, чем приятели-маги. Их четверо — Стив, Лила, Жора и Кореец (а на самом деле японец). И он не помнит, кто именно из них предложил играть в «Правду или действие».
Два раза подряд выбирая правду, Макс рассказывает о самой позорной попойке, перечисляет, что ему не нравится в каждом из гостей (и не стесняется в выражениях), зачем-то пьет на брудершафт с Корейцем. В третий раз выбирает действие и жалеет об этом сразу же. Кажется, говорить он способен о чем угодно, а вот показывать, как работает пленительность, ему совсем не охота.
— Да нет, завязывайте, — отмахивается он, качает головой. — Я не буду. Нет.
— Ну чего ты зассал? — Стив пихает его в бочину локтем. — Все свои же. Правила есть правила, к тому же.
— Да пошел ты. Давайте я лучше еще за пивом сгоняю? — Макс считает своих приятелей уебками и хочет, чтобы они поскорее ушли, но почему-то не говорит им об этом.
И раздражается только сильнее, когда они наперебой начинают улюлюкать, а Лила громче всех. Маленькая симпатичная гиена.
— Ну и на ком? Может, девчонку свою одолжишь? — Макс надеется, что Стив спасует и придумает другое действие.
Тот берет пустую бутылку и вскидывает руку так торжественно, словно в ней олимпийский факел.
— На кого укажет, тот и будет жертвой. Все по-честному. Если Лила, то Лила.
Отредактировано Max Ginzburg (2018-08-24 18:46:57)
— Дэн.
Обещали дождь, а вместо погоды хуйня какая-то.
— Дэн.
Очень хочется спать. Ну, то есть действительно спать. Прямо на полном серьёзе.
— Дэн, мать твою, — Аксель шипит и суёт в руки зазевавшейся псине пакет. — Вали, у меня очередь.
— ...спасибо, — Мэддокс смаргивает осоловелую дрёму, расплачивается и выруливает от прилавка, где Аксель уже старательно пробивает сигареты недовольному мужику.
Почему-то, когда они только познакомились, первым потрясением Даниэля было то, что Аксель — оборотень, который живёт в огромной семье оборотней. Мозг упорно отказывался принимать тот факт, что такое бывает где-то кроме родного посёлка. Тем более в таком цивильном образе: они жили в нескольких квартирах по соседству в одном доме и вели себя… прилично. Ладно, встретить оборотня почему-то тоже было странно, хотя делал он это чуть ли не регулярно. Сознание до сих пор противилось миру иных и при случае отрицало любое существование паранормального за исключением оборачивающихся в зверюг людей.
Аня переживала, что они с Максом не уживутся. Ну, целую неделю у них это отлично получалось. Они просто не общались. Идеальная стратегия, чтобы существовать на одной жилплощади — не говори с этим человеком и всё будет окей. Дэн лениво и односложно отвечал на ленивые и односложные вопросы, лениво косился и лениво игнорировал. И делал бы это и дальше.
В этот раз не получится. Макс с друзьями расположились прямо у дивана. И на диване. Дэн, только стянувший куртку и кеды, задумчиво окинул компанию взглядом, хмыкнул и свалил на кухню. Кофе — его друг. Особенно когда спать, видимо, ещё долго не придётся. Не на кухне же. Ну, можно в комнате Аньки. Но если она притащит своего татуированного чувака в дом и завалится трахаться с ним прямо на спящего оборотня… Что же, это будет плохо день для них всех.
На кухне не скрыться от громких споров. Дэн трёт основанием ладони грудь и пытается избавиться от тупого чувство, что он явно (очень явно) лишний на этом празднике жизни. Может, свалить и ещё погулять? Кофе можно будет взять на улице… Бросив грустный взгляд на бумажный пакет с вкуснейшим бутером, Дэн сунул пакет в холодильник и вышел с кухни.
И угодил под прицел нескольких взглядов. Замерев и прикинувшись оленем на автостраде, он с сомнением покосился на компанию. Скользнул по всем присутствующим нечитаемым взглядом и остановился на Максе. Вопросительно выгнул бровь.
— Чё такое? — только спустя секунду он заметил горлышко бутылки, которое указывало между сидящими рядом девчонкой и пацаном. Ровно на него. Прям вот на него. На то место, где он стоял. В затылку подкралось ощущение пиздеца. Дэн сделал шаг назад, в сторону кухни.
— Эй-эй! Не, ты теперь жертва! Стой где стоишь! Макс, давай, демонстрируй, — мелкая смешная девчонка смотрела на него блестящими глазами.
Бутылка крутится, останавливается, действительно указывает на случайную жертву. Это, конечно же, блядь, не Лила (в каком-то смысле Максу хотелось, чтобы горлышко указало на девушку главного подстрекателя, была бы не слишком изящная, но зато приятная месть). И даже не сам Стив (посмотрел бы Макс, как ему почувствовать пленительность на собственной шкуре и заодно стать посмешищем для остальных). В какой-то момент в глазах Дэна, оказавшегося не в том месте и не в то время, он замечает почти младенческую муть. Тот совсем не понимает, что происходит.
— Отъебитесь от него, — Макс качает головой. — Он вообще не участвовал, чего вы как дикие, блядь?
— Уговор есть уговор! — кричит раскрасневшаяся Лила. — Не будь треплом! Вставай и показывай!
Макс хочет сказать, что уговора не было — он не давал свое согласие на происходящее действо, все было решено за него, так что этот аргумент вообще веса не имеет. Хочет махнуть Дэну рукой, сказать не слушать этих идиотов и идти куда шел. Может, предложить присоединиться (или попросить помочь выгнать их к чертям собачьим).
Но вместо этого смотрит на Дэна тяжелым, хмурым взглядом, и осознанно давит на его сознание. В комнате повисает оглушительная, нервная тишина (представление начинается!), и Макс неловко поднимается с пола, слегка пошатнувшись, не отдавая себе отчета, подходит к оборотню и накрывает ладонью лысый затылок.
Интересно, зачем он сбривает волосы под ноль? — мелькает неуместная мысль.
Он воздействует сильнее, неосторожно вкладывает в пленительность больше энергии, и видит, как расширяются зрачки, слышит, как сбивается дыхание. В ответ на вспышку возбуждения мгновенно срабатывает Голод, хочется воспользоваться чужой покорностью и высосать, высосать до дна. Макс тяжело сглатывает, обхватывает пальцами второй руки чужой подбородок, пристально смотрит на сухие губы.
Тянет густую и сладкую энергию, смакует. Разморенный, на мгновение забывается, подступает ближе и хочет поцеловать, но чужой не то вздох, не то стон действует неожиданно отрезвляюще. Макс обрубает пленительность так резко, что даже сам испытывает дискомфорт (ему хочется больше).
Убирает от Дэна руки, словно обжегся, нервно ерошит рыжие волосы на макушке и, описав круг по гостиной, выбрасывает руку в сторону коридора, указывает пальцем на дверь.
— Знаете, что? Валите отсюда нахер.
Друзья отмирают, Лила хихикает. Макс ощущает, что звереет.
— ВОН.
На Дэна ему стыдно даже посмотреть.
Отредактировано Max Ginzburg (2018-08-23 16:35:34)
То, что ситуация пиздецовая, Дэн понимает почти сразу. Или вот практически «десять секунд тому назад». Потом он будет говорить себе, что это всё исключительно с непривычки. Что он просто идиот. Что… много что, на самом деле. Мог бы подготовиться за столько-то лет! Впервые ощущать на своей шкуре воздействие сраного инкуба — то ещё развлечение. Но как к это, блядь, подготовишься? Никак, разве что поймать какого-нибудь и заставить его это сделать с собой. Чёрт, даже в мыслях это походило на изнасилование.
Дэн ещё будет корить себя — не отреагировал. Стоял столбом и ждал, что будет. И уже, на самом деле, понимал, что именно.
Макс смотрит на него так, будто сейчас даст по морде, а вместо этого кладёт горячую ладонь на затылок. Вдоль хребта окатывает холодом. Дэн моргает и проваливается в зыбкую пропасть, словно шагает с обрыва. Разом обхватывает мягкое, странное ощущение, никогда не испытываемое, неестественное, но такое правильное сейчас и такое нужное. Он сухо сглатывает, облизывает губы и вздрагивает, когда подбородка касаются пальцы. Макс смотрит требовательно, и хочется сделать всё, что он попросит. И в ответ попросить у него ещё и пожалуйста, лишь бы он не отходил, не отпускал. Только странное отчуждение не даёт поднять руки и подтащить к себе, вжать в себя и сделать всё как надо. Невыносимо хочется целоваться. И потом… всё, что могло бы случиться потом, кажется заранее желанным исходом. Максим оказывается ещё ближе. Дэн вздыхает, подавшись навстречу, прикрывает глаза и вместо сиплого да издаёт неопределённый хриплый скулёж.
Всё обрывается до того, как Даниэль успевает вцепиться когтями в максовы рёбра. Радужки вспыхивают зеленью, зверь где-то внутри хрипло рычит и трётся пастью о грудную клетку. Дэн замирает, забыв сделать вдох. Осознание приходит постепенно ворохом «зачем? почему? какого хуя?», скручивается в тугой комок липкого отвращения и едкой злости. Пока Макс отходит по дуге, пока возится с друзьями, выгоняя их из квартиры, Дэн так и стоит столбом. Он думает — погань, думает — мразь, а сам касается кончиками пальцев губ, понимая, что поцелуй до сих пор остаётся желанным, такими необходимым. Отвращение к себе переваливает все возможные и невозможные отметки.
— Сссука, — дёрнувшись, но вовремя опомнившись, он разжимает кулак и смотрит на собственные подрагивающие пальцы.
Можно ли считать это… а, к чёрту. Наверное, можно, но так насрать. В сторону Макса он даже не смотрит. Развернувшись, уходит в ванную. Не хочется ни есть, ни пить, ни даже спать, хочется просто самовыпилиться. Битых полчаса Дэн чувствует себя подобранной на помойке шавкой и старательно оттирает с кожи ощущение чужого присутствия. Заодно пытается стереть мылом и мочалкой чувство разочарования, но оно остаётся, оседая где-то на самой глубине.
Натянув на мокрое тело домашние шмотки, он, словно воришка или сраный шпион, прокрадывается на кухню, оглядываясь на дверь в комнату Макса. И позволяет себе немного расслабиться. Это ведь не повод съезжать. От блядских инкубов можно ожидать и не этого и вообще… Скривив морду, Дэн наливает полный чайник воды, достаёт бутер из холодильника и меланхолично откусывает внушительный кусок, неаккуратно опускаясь на табурет у стола.
Отредактировано Daniel Maddox (2018-08-23 22:48:34)
Макс собирает в черный мусорный пакет пустые бутылки, коробки из-под пиццы, высыпает остатки чипсов, вытряхивает переполненную пепельницу туда же. Настежь открывает окна, чтобы проветрить комнату. Вдыхает глубже, надеясь избавиться от пьяной слабости окончательно, думает о том, что случилось, и качает головой в ответ на собственные мысли. Ну и еблан, боже.
Ребята сначала не поверили в то, что он их действительно выгоняет. Лила, которая «ну ты несерьезно же? ну чего ты?» неожиданно показалась ему отвратительной и разбалованной курицей. Стив, пытающийся уладить ситуацию («да ладно, братан, ну давай ты каждому из нас дашь по тупому заданию»), вызывал только желание дать ему в рожу. Кореец собрался быстро и молча, первым выскользнул из квартиры. Но что это вообще за прозвище такое тупое? Жора вбросил напоследок пожелание спокойной ночи. Очень смешно.
Неприятнее всего понимать, что они, в общем-то, не виноваты. Пьяные и дурные, не подозревающие, как это работает. Это Макс должен был думать головой, а не жопой. Это ему следовало вовремя приструнить приятелей, не поддаваться на тупые уловки. В самом деле, ему что, снова тринадцать, когда так легко взять на понт? Все, лишь бы не отставать от других, казаться крутым и таким классным.
Пиздец, блядь.
Давясь сигаретным дымом и стыдом одновременно, Макс смотрит в окно своей комнаты. Как иронично все вышло-то! Он снова и снова слышит веселое Анькино напутствие: «не обижай Дэнчика». А ведь наверняка обидел. Противоестественно влез в его сознание, подавил волю, заставил… даже в мыслях не хочется уточнять.
(Это было так завораживающе очевидно. Так вкусно).И так мало, мало, мало.
Макс с досадой морщится. Он знает: надо собрать яйца в кулак и пойти извиниться. Не ждать же, в самом деле, возвращения Ани и не просить же ее предварительно разведать обстановку (ему малодушно именно этого хочется, Анька умеет разряжать эту самую обстановку). Оставив окно открытым, он все же бредет на кухню — с таким видом, словно впереди эшафот.
— Почему ты мне не врезал? — Максим нерешительно мнется, но все-таки усаживается за стол, опирается об него локтями, всматриваясь в лицо напротив. — Я бы врезал, если бы оказался на твоем месте.
Осекается. Что он вообще может знать о «его месте»? Как-то глупо все это звучит, хочется откатить и начать сначала. Или лучше вообще с последнего удачного сохранения.
— Слушай, прости, ладно? Я перебрал и повел себя как идиот. Можем типа…
Что?
Ч т о?
— Пиццу заказать или еще что. Я угощаю.
На лице застывает «мне так погано из-за всего этого» выражение. Таким можно иллюстрировать слова «тупой» и «жалкий».
Отредактировано Max Ginzburg (2018-08-24 20:04:53)
На вошедшего в кухню Макса волк смотрит с недоверием и едким подозрением. На лице большими буквами написано «и что, мы будем теперь говорить?», перечерченное дёрнувшимся вниз уголком губ. Отчаянно хочется скривить недовольную обиженную морду и свалить молча, но Дэн слушает, смотря перед собой и иногда искоса бросая взгляд на Макса. Вид у того, конечно, такой себе. Как будто он на исповедь пришёл к батюшке и теперь будет за грехи вымаливать. Суккубы на исповеди — это, конечно, дело интересное.
Инкуб, — поправляет себя мысленно и всё-таки слабо морщится. Жаль, эти твари не выработали никакого внятного полового диморфизма. Дэн слышал как-то, что на более высоких уровнях баба может перекинуться в мужика и наоборот — если сильно припрёт или побаловаться захочется. Силёнок-то поди у них хватает. И как их потом различать, если воняет от них одинаково? Может, они двуполыми рождаются? Как вообще это демоньё появляется на свет?
Зверюга просится на ружу, просит о мести за унижение, просит попробовать суккубью кровь на вкус. Инкубью, — мысленно себя поправляет. Трёт ребром ладони глаза и встаёт под щелчёк закипевшего чайника.
— Потому что врезал бы тебе обычный мужик, — ворчливо отзывается, сосредоточенно пялясь в кружку, пока там в кипятке размякает пакетик чёрного чая с мятой. Осекается всего на секунду, понимая, что со дня знакомства они говорят на русском друг с другом, на родном, переходя на английский только в присутствии чужих. Тупая русская предрасположенность? — Первым желанием было выдрать тебе кишки, а не по роже вмазать.
Пицца. Ага. Два раз. Три. Или всё-таки? Под рёбрами вьётся дымкой тупое раздражение, замешанное на едком и скользком омерзении. Мерзко, почему-то, теперь в основном от себя и от того, как реагирует на всё это внутренний зверь. Как будто на попытку предательства. Что-то во всём этом дико неправильное.
— Мы, знаешь, — разворачивается к Максу, наконец, прижимаясь поясницей к кухонной тумбе, — не привыкли, чтобы с нами так, — говорит тихо, глядя неотрывно и не моргая, основанием ладони растирает солнечное сплетение. Говорит «мы», на «пр-рривыкли» раскатывая еле слышным рычанием согласную.
Подхватывая горячую и вкусно пахнущую химическим, но сладким чаем кружку, Дэн делает шаг к Максу, благо, небольшая кухня позволяет и без того находиться близко. Наклонившись ближе, почти утыкается носом в макушку, шумно принюхиваясь. От Максима несёт куревом, алкоголем и стыдом. Денис фыркает слабо.
— С тебя кофе и завтрак, ебанавта кусок. И прощён, — последнее бросает уже из-за плеча, уходя в комнату. Чай под остаток книжки, проверить писанину той девчонки и спать. И забыть об этом. Как о страшном сне..
Отредактировано Daniel Maddox (2018-09-03 16:24:58)
(Внутренняя падла недоумевает: а почему мы извиняемся, если Дэну было хорошо, если ему было приятно? Вовсе не кишки он хотел выпускать, отнюдь нет…)
Кофе и завтрак — это лучше, чем выпущенные кишки. Макс возвращается к себе, наспех принимает душ (ему охота заснуть, наконец, и провести в нигде ближайшие часов восемь — существовать порой очень утомительно) и забирается под одеяло. Кажется, сон накрывает его еще до того, как голова касается подушки.
Макс видит, как в глазах напротив (огромных, обрамленных пушистыми и не по-мужски длинными ресницами) рождается хищный интерес. Взгляд темнеет, тяжелеет, становится жарким, и он сам плавится под ним, не до конца понимая, кто в этой игре ведущий, а кто — ведомый. Он кормится, а словно иссякает сам, исчезает в сладком и душном мареве удовольствия, мучительно ровно настолько, насколько и восхитительно. По ребрам, кажется, скребут уже нечеловеческие когти. Невидимая рука опасности хватает за горло…
Он просыпается от хлопка входной двери, почему-то пугается. Сердце словно бы бьется где-то в шее. Макс понимает, что Анька вернулась, слышит, как она стучит каблуками, и со стоном накрывает рукой глаза. Надеется уснуть обратно, но не может расслабиться, цепляется за мысли о только приснившемся сне, не то вспоминает, не то невольно домысливает.
Ему кажется, что он помнит на вкус эти сухие, как будто вечно обветренные, пухлые губы. И как ощущается под ладонями жилистое, поджарое тело. Как хорошо видеть желание в глазах, кажется, искреннее, неискаженное магией (теперь, во всяком случае, именно так хочется думать), и слышать, как стон медленно превращается в рык. Макс ненавидит себя, когда пальцами поддевает резинку трусов. И утешается тем, что это совсем ничего не значит, просто так всегда легче уснуть. Природа же.
Макс не знает, зачем рассказывает о вечерних событиях Аньке. Не то, чтобы действительно хочет поделиться, скорее просто действует на опережение. Она реагирует на удивление спокойно, даже не отчитывает, как мама-утка. Только спрашивает:
— У тебя что, линия жизни до локтя?
Оборотни, конечно, те еще сильные твари, особенно если взбешенные, но он все равно чувствует себя уязвленным. Макс бросает на подругу самый собачий взгляд из всех, на которые только способен. Она не впечатляется.
Когда в кухне появляется спросонья бестолковый и очень помятый Дэн, Макс ставит перед ним большую кружку свежего кофе и две тарелки — на одной яичница с беконом, на второй пара сэндвичей.
И сваливает подальше, чтобы не ловить флэшбеки.
неделю спустя
Получив оплату за прошедшие рейвы, Макс привычно решает, что можно и немного поебланить. Анька встречает эту идею восторженно, предлагает устроить марафон какого-нибудь сериала и нажраться вредной еды («да-да, втроем, вам пора наладить связь и подружиться»). Вечер на троих, впрочем, отменяется тоже по ее инициативе («Серж дает внеплановый концерт в клубе, не могу такое пропустить»). Предлагает присоединиться, Макс красноречиво смотрит, Анька ретируется выбирать помаду под цвет лифака.
Раз уж все так сложилось, Макс планирует смотреть «Ты — отстой» в компании самого себя и ничуть по этому поводу не расстраивается.
Под впечатлением Дэн отсыпается как убитый, зависая на диване до последнего и с головой кутаясь в любимое одеяло. Его не будят ни разговоры ребят на кухне, ни мельтешащая Анька, ни шуршащий на кухне Макс. Будит только запах кофе и жратвы, когда уже совсем невмоготу и чуткий волчий нос вытягивает из дрёмы. Что снилось — не помнит, хоть тресни. От сна остаются только ощущения: что-то густое, вязкое, жаркое и душное, словно ему снилась какая-то откровенная оргия в закрытом пространстве, где вместо воздуха чужое горячее дыхание и влажность тел. С дивана Дэн сползает помятым, туго соображающим и не сразу припоминающим прошедший вечер. Умытая морда думать не помогает. Вспоминает он только когда провожает взглядом свалившего Макса, приготовившего завтрак. Нет, наверное, надо было поваляться под одеялом ещё. Немножечко. Скривив морду, Дэн принюхивается к кружке, облизывается на бекон и замирает, не донеся вилки до рта, под взглядом Аньки.
— Я надеюсь, есть ты его не будешь, — Анюта выразительно ведёт идеально выщипанной бровью. Огромные выразительные глаза, с головой выдающие казачью национальность (не то чтобы всё остальное не выдавало, просто эти глаза!..), смотрят внимательно.
— Он приготовил мне завтрак, — оправдывается Дэн, таки засовывая кусок вымазанного в желтке бекона в рот. — Я не буду его есть.
неделю спустя
Если долго думать одну и ту же мысль, она превратится в мантру. Если долго думать одну и ту же мантру, она превратится в бессмысленный бред. Даниэль был где-то на пути от первого ко второму. Всю неделю ему не давала покоя мысль — а как будет, если не останавливаться? если по-настоящему? Иногда это всё вызывало какой-то вымученный внутренний смех и очередную волну омерзения к себе. Иногда — что-то иное… Это чувство он вполне осознавал, но всеми силами, лапами, руками, зубами и клыками старательно отнекивался, отбрыкивался и делал вид (самому себе, какой умный мальчик), что ничего такого не испытывает.
Тем не менее, в наличии было любопытство, замешанное на жгучей нехватке чего-то. Всё это можно было завернуть в ёмкое и понятное «недодали». Недодал ему Макс со своими этими суперспособностями ощутимо, как будто ковырнул в самой середине звериного существа и так и оставил там маленькую лунку, которую непременно надо было чем-то запомнить.
(Куча свободного времени заполнялась рефлексией на тему «а что если», от чего Даниэль только больше начинал себя ненавидеть, но ничего поделать с этим уже не мог. На шестой день мутные жаркие сны начинали походить на кошмар, который он пытался забыть с самого первого дня.)
Аксель добродушно посоветовал забить, но точно так же добродушно (издеваясь, это точно) сказал, что если силы равны, то ничего страшного — зверь почует опасность и вытянет, если со зверем ты в ладах. Дэн с ним был очень «в ладах», то есть как бро и бро. Как Инь и Ян. Как... короче, был. И пренебрегать брошенным на отвяжись «попробуй уже и забей» не стал. Как самый умный и хороший мальчик на свете.
Анька перед тем, как свалить, крутится перед Дэном, выжидательно смотрит с прищуром и удостаивается кивка и улыбки-оскала. Чмокает в щёку, треплет рыжую макушку Макса и вылетает за дверь, словно пробка от шампанского. Дэн малодушно думает, что такими темпами она свалит от них, съехавшись с Сержем.
— Поймал, — констатирует факт, а внутренне весь сжимается и трясётся, как шавка подзаборная. Ловит, собственно, на пороге максовой спальни, вжимая спиной в дверной косяк. Тут же отдёргивает руки, фыркает, смешливо морщит нос и делает полшага назад. Окей, с личным пространством проблемы. Но какое, блядь, личное пространство, когда живёшь на диване в гостиной? — Мне мама в детстве говорила, что любопытство меня нахрен в могилу сведёт, но я в теорию не верю. Тебе же всё равно жрать надо, да? А я выносливый, с меня не убудет на один раз.
Он вспоминает вдруг, как часто за эту неделю (окей, чаще, чем обычно, чаще, чем за предыдущую неделю, чаще, блядь, они живут-то вместе всего ничего) от Макса пахнет физическим удовлетворением и неудовлетворением на каком-то другом уровне. Хуй знает, как это различается между собой. Но — различается. Факт.
Он смотрит исподлобья, задумчиво закусив губу. Вздыхает и успевает сказать прежде, чем Макс затараторит:
— Покажи мне теперь. Только нормально. До конца. В смысле, не совсем… ну, ты понял, — он морщится, дёргает плечом и складывает руки на груди в противовес всем своим «покажи». — Чисто в рамках прикладного интереса.
Отредактировано Daniel Maddox (2018-09-03 21:16:23)
Максим вздрагивает от неожиданности, когда оказывается «пойманным», и хочет спросить, совсем ли этот дядя ебобо или только чуть-чуть, но осекается. Дядя ведет себя странно и говорит как-то слишком, блядь, серьезно и непонятно. И ему это совсем не по душе, ничего хорошего ждать не приходится.
— Не понял, — только и отвечает Макс.
Он действительно не понял. В смысле, «покажи мне нормально»? Какой к черту «прикладной интерес»?
— Ты совсем ебу дал? Это же не…
Цокает языком, ищет правильное слово, но так и не находит (предсказуемое «игрушки» так и не озвучивает). Нарастает предательское волнение, Макс чувствует, что у него вспотели ладони, а в горле пересохло.
— Слушай, я в курсе, что тебе было приятно, — он говорит, потому что должен что-то сказать, но в итоге и сам не знает, чем закончится предложение, и это не помогает чувствовать себя увереннее. — И мне тоже было, так эта фигня и работает. Я привлекаю тебя, ты кайфуешь от меня, я вытягиваю немного энергии и тоже кайфую. И ты… ну, блядь, вкусный, врать не стану. Силы больше. Но нельзя на это подсаживаться, окей? Это как-то нездорово.
Я такой тупой, господи, — думает он про себя.
А видеть душные сны и дрочить по утрам, прослеживая ночные сюжеты, здорово? — тут же спрашивает.
Какая-то часть Макса смотрит на стоящего напротив Дэна с восторгом и желанием, она просит или даже требует согласиться показать нормально, до конца, совсем до конца. Пленить его или даже просто притянуть к себе за затылок и впиться в блядские губы, которые покоя не дают, поцелуем. И с упоением пить его энергию до тех пор, пока не станет тошно, а тошно не станет. Эта темная часть Макса слишком жадная, чтобы отказываться от удовольствий. Она никогда не бывает сытой.
Весь остальной Максим недоумевает из-за испытываемой скромной солидарности. Они все это время привычно держались друг от друга подальше, возможно даже активнее, чем в первую неделю. Но при этом Макс постоянно ощущал факт присутствия, и, бывало, исподтишка с любопытством наблюдал сам. Вчера это несуразное чудовище пыталось надеть ветровку, но все время промахивалось мимо рукава, и Макс тушил в себе неясную, иррациональную нежность. Вот это вот тупое и снисходительное «забавный».
Ему, блядь, в конечном итоге, тоже интересно, как это, до конца. Только вот Макс, в отличие от Дэна, похоже, прекрасно понимает, что это «до конца» означает.
— Ты хочешь переспать? — спрашивает он напрямую, даже немного устало. — Ты же понимаешь, что это и есть твое «до конца»?
Отредактировано Max Ginzburg (2018-09-03 22:03:31)
Скрывать эмоции — это не его фишка. Вообще не его. Вот считывать чужие — пожалуйста, сколько влезет. Не у всех, конечно, но у большинства. Потому что эмоции пахнут. Основные, во всяком случае. И Макс выглядит так, будто говорит с ребёнком. Дэн искренне обижается. И успевает следом подумать «чего блядь». А потом «да в смысле». И всё это удивление отпечатывается у него на лице. Ровно с тем же успехом он мог бы распечатать транспарант с огромным «я тебя не понял, объясни» и потыкать им в Максима. Ну так, в качестве профилактики.
— Я в курсе.
Не в курсе, конечно. Вообще не в курсе. Как это работает? Зачем оно так работает? Есть ли разница между кайфом зверя и кайфом человека? А зверь кайфовать может? Но всё это останется у него внутри, в черепной коробке, в которой, кажется, уже зудит от всего этого. Вслух Дэн говорит:
— Мне поебать на теорию. У меня есть предохранитель. Живой. Мы с ним договорились, — трёт костяшками грудину, хмыкает. — Тем более ты ему не нравишься. Не знаю, с какого ляда, но, короче, если что-то пойдёт совсем не так, ну то есть вот это вот «до конца», то он стопорнёт. Меня, не тебя, — уточняет зачем-то, хотя это уточнение, кажется, совсем не лишнее.
Зверь чует чужой интерес и чужое нетерпение. И сам уже нервничает. Дэн чует, как внутри, между рёбер, становится щекотно и чуточку прохладно, как если бы он нанюхался мороженого с мятой. И нализался. И сожрал бы ведёрко в одну морду. Но сейчас напротив него Макс. И от него несёт демоньём. И этим вот интересом. И самую малость — солёной влажной кожей. Чужое возбуждение тоже чувствуется на раз. У Дэна раздуваются на вдохе ноздри, он хмурится, жмурит глаза и трясёт головой. Мысленно себя увещевает — соберись, скотина.
— Слушай, эта херня не давала мне покоя неделю. У меня куча вариантов. Ну трахнемся мы, ну съеду я. Найти хату не проблема. Проблема будет — если я сейчас не докопаюсь до сути интересующего меня вопроса. И в твоих же интересах мне э то дать, — он тычет Дэна пальцем в плечо, а сам про себя думает:
пиздец,
идиот,
ну что за дебил,
ты себя со стороны вообще видел?
отвратительно,
на наркомана похож,
угомонись, господи ты боже мой, заткнись
Дэн делает полшага вперёд. Между ними — расстояние от запястья до локтя. Совсем немного. Буквально и нет расстояния. Даниэль закусывает губу и смотрит отчасти вымученно, отчасти жалобно. Где-то там третьей частью притаилось жадное «ну чего ты жмёшься, ну дай».
— Я же не руку мне отгрызть прошу. Макс, ну прошу ведь просто — покажи, м?
Отредактировано Daniel Maddox (2018-09-03 22:33:22)
Макс давится воздухом от возмущения смешанного с удивлением. Он, в общем-то, ожидал совсем иной реакции, надеялся, что его вопрос останется без ответа, потому что Дэн нелепо вздернет бровь, как всегда делает, и уйдет, чувствуя себя глупее глупого. И там как раз может найдет хату другую, съедет, оставив своего рыжего недруга в покое…
(Может быть, он успел подумать о том, что Дэн ответит не словом, а делом — и тут уже неважно, даст по лицу, не справившись с ситуацией, или…)
— А я сразу Аньке сказал, что ты ебнутый какой-то, — Макс делает шаг навстречу, облизывая губы. — Но я не думал, что настолько.
Он не насмехается, скорее просто делится своими мыслями. Заглядывает в глаза с пытливым интересом, удивляясь чужим желаниям и эмоциям, впитывая их — пока что по-человечески. Запоминает. Дэн незначительно ниже ростом, но ощутимо сильнее, хотя визуально такой же дрыщ.
Где-то внутри тяжело перекатывается неприятное чувство с ноткой узнаваемого отвращения к самому себе. Макс ненавидит свою сущность, презирает свои способности и панически боится, что когда-нибудь контроль подведет и в его руках снова окажется труп. Но теперь это черное, жгучее и такое едкое чувство, направленное на себя самого, эволюционирует и крепнет. Оно растет. Кто-то впервые предпочитает его только потому, что он такой. Никогда прежде подобного не случалось.
Обезличен.
Он не вкладывает магии ни в свои движения, ни в прикосновения. Забирается прохладными ладонями под чужую растянутую домашнюю футболку, с любопытством ощупывает живот и грудь, словно сверяясь с тем, что успел вообразить где-то там, между сном и явью. Дэн на ощупь лучше. Макс тянется и целует губы, обводя нижнюю искусанную языком. Смакует всего мгновение, тешит себя, но испытывает только тошноту и тихую панику. И тогда начинает тянуть чужую энергию, дышать ей, смотря на Дэна из-под прикрытых ресниц, прижимая его к косяку и сжимая пальцы на боках.
Накрывает не сразу, но все же. Вырвавшееся прежде «блядь, вкусный» правдивее слезы младенца, и Макс погружается в это удовольствие, хоть оно и мутное сейчас, все еще неправильное и чуждое. Так чувствует себя человек, который вроде бы выспался, но всю ночь терзался кошмарами.
У людей можно забрать совсем мало, чтобы не навредить. Они быстро слабеют и долго восстанавливаются. У магов, а из иных Макс черпал только из магов, раз на раз не приходится. Анька, например, способна дать больше, но в ней, вероятно, мало энергии в принципе, нет предрасположенности к большой силе. Дэн — сильный, очень мощный, и Макс, закрывая глаза, знает, что может пить его долго. Забивать им внутреннюю пустоту, и все тщетно.
Отредактировано Max Ginzburg (2018-09-03 23:19:21)
На языке зреет возмущение. Дэн почти готов его высказать, чувствуя, как Макс лапает его прохладными ладонями, но не успевает — целуется инкуб так же, как и щупает, словно проверяет что-то, сравнивает и пытается вычислить сложную формулу. Ничего похожего, как в прошлый раз, Даниэль не ощущает. Не закрывает глаза, словно это всё и правда часть эксперимента, а не какая-то интимная хрень. Не отвечает на поцелуй, по-дурацки замерев и позволив вжать себя в неудобный дверной проём, шумно выдыхает носом, а вдохом уже захлёбывается, ощущая то самое. Видит, как расширяются у Макса зрачки, слышит, как учащается пульс.
Между рёбер прохладной щекоткой раскрывается что-то голодное, а в голове зреет ярким бутоном горячая, жадная мысль: «ещё, ещё, ещё, дай мне ещё». Дэн словно со стороны наблюдает за тем, как позволяет себе перешагнуть грань, почти подталкивает самого себя в спину, молча давая разрешение и слушая неодобрительное ворчание зверя — из человеческой глотки просачивается только хриплое, требовательное рычание. Дэну вот так сразу, с места, отвратительно мало и хочется ещё, хочется проверить, что Макс может дать, что у него есть. Добраться, если это необходимо, когтями до самого нутра и забрать себе всё.
В первые несколько секунд, оглушённый, без возможности сделать нормальный вдох, Дэн не знает, куда деть руки и всего себя. И только потом словно открывается второе дыхание. Вся его суть привыкает к происходящему, прирастает к этим новым ощущениям и требовательно швыряет зверя вперёд, грудью на баррикады. Дэн обхватывает Макса ладонями за затылок, зарывается пальцами в бесконечный рыжий бардак и тянет ближе. Целует в ответ жадно, требовательно, задевая зубами губы и не думая о том, что может причинить боль. Действует на голых инстинктах, даже когда не слышит, что происходит — за него соображает почти что кто-то другой.
Хлопает входная дверь, вместе возгласом Анюты «я забыла блядский кошелёк» Дэн вталкивает Макса в его же комнату и захлопывает за ними дверь. Под смазанное «ребят? ладно, я пошла, целую!» подхватывает Макса под задницу, отрывая от пола, чтобы через пару рваных поцелуев опрокинуть на кровать. Желания были голыми, понятными и односложными — раздеть, дорваться до голой кожи, попробовать на вкус, оказаться ближе и получить ещё. В это плоское, но тяжёлое, словно свинцовый шар, «ещё» вложено всё то необъятное желание, не умещающееся у Дэна в грудной клетке. Он шарит по горячему телу ладонями, трогает бледную кожу, вылизывает россыпь веснушек на плече и кусает, с глухим рычанием переживая неадекватную невозможность не отрываться от желанного и нужного одновременно с раздеванием.
Все слова застревают в глотке, все мысли, действия и желания похожи на требовательное возьми ещё.
Отредактировано Daniel Maddox (2018-09-04 11:45:01)
Когда Анька возвращается, Макс осоловело моргает пару раз, испытывает почти одновременно раздражение из-за того, что их прервали, облегчение (слава богу, их прервали) и жгучий, стыдный восторг, когда Дэн хлопает дверью и хватает его собственническим, уверенным, каким-то полуавтоматическим движением, словно в их модели отношений это абсолютная норма.
Остатки здравого рассудка протестуют против такой нормы. Макс падает на кровать, морщит нос, вытаскивает из-под головы массивные акустические наушники и слепо откидывает их куда-то подальше, не сводя с Дэна взгляда. В какой-то момент он понимает, что почти не дышит, грудную клетку все еще тянет неясной обидой, и, вдыхая воздух, ощущает его колючим, дерущим горло.
Такое ощущение, что оказался не в постели, а на ебучих американских горках (он их всей душой ненавидит вообще-то). На подлете захватывает неясный экстаз, машинка застревает на самой верхушке, опасно покачивается, и срывается вниз в самый неожиданный момент, вызывая внутри только ужас. В чем-то сны оказываются приятно-противно достоверными, Макс не чувствует контроль в своих подрагивающих, горячих ладонях. Внутри все опускается, стоит только поймать взгляд напротив.
Чужая энергия словно течет по венам, с каждым вдохом все легче и легче, но Дэн такой жадный и напористый, упоительно и пугающе невосприимчивый, не размякший, как другие, не ведомый и не слабый, а сильный, сильный, сильный. И это ощущается так стремно, задушенный панический страх переборщить и оставить на себе внутренне высушенное, безвольное тело разбивается о чужой рык. Как бы самому не оказаться этим телом, подмятым под себя звериной. Желание остановиться, послать Дэна к черту с его экспериментами разбивается о малодушное, выматывающее стремление посмотреть что дальше, при лучшем раскладе кончить и выдохнуть. Или, господи, сдохнуть.
— Да подожди ты, — выдавливает Макс, улавливая чужой плотоядный оскал. — Блядь.
Отпихивает от себя, окидывает шалым взглядом, не припоминая, когда успел стянуть с Дэна футболку и делал ли это вообще. Дышит тяжело и надсадно, с неудовольствием отмечает, что раскраснелся пятнами на груди (наверняка и на роже, и шее).
— Разденься, — с хрипом требует, а сам тянется к прикроватному столику, достает полупустой флакон смазки, долго роется во всякой мелочи прежде, чем находит потрепанную упаковку с резинкой. Оставляет все в секундной доступности, садится, не слишком изящно стаскивая себя растянутые треники вместе с бельем.
С бессмысленным «да что же ты» на выдохе тянет Дэна обратно к себе, смазано целует раскрасневшиеся, податливо раскрытые губы. Заваливает на кровать, упирается ладонью в костлявую грудь, и уже не скромничает. Грех не угощаться, когда еда сама просится быть съеденной, обглоданной до последней косточки. Он стискивает зубы на нежной коже под ухом, скорее всего очень больно, но ликаны же выносливые, об их регенерации разве что оды не слагают. На языке вкусно кислит привкус чужой крови.
Отредактировано Max Ginzburg (2018-09-04 13:19:06)
Звериное внутри оттягивает на себя и заставляет, морщась, фокусировать взгляд, когда в плечо грубо упирается ладонь. Дэн почти готов огрызнуться, сделать больно, лишь бы дали продолжить начатое, но тёмное марево перед глазами постепенно расходится, словно туман в лучах прожектора. На несколько секунд он чувствует себя тупым оленем на трассе. Вот-вот в лобешник, ломая хребет, врежется фура. Дэн шарится в у кровати, наполовину с неё свесившись. Взгляд прикипает к голой пояснице, линии позвоночника и проступившим под кожей рёбрам.
Ну страшный же, чё в нём, — думает какая-то маленькая неказистая часть волчьего-человечьего мозга. Дэн отмахивается, потому что сейчас перед ним какая-то другая часть Макса, совершенно охуительная, тянущая и очень-очень нужная. Зверь ворчливо подсказывает желание, словно кидает глупому человеку кость — вылизать бы всего, чтобы вонял потом на пару десятков метров принадлежностью. В груди клокочет проглоченный хриплый стон.
Одновременно Дэн чувствует себя послушным и податливым, где-то в животе пульсирует слабость, которой хочется поддаться, растекаясь под чужим весом и реагируя лишь на команды; поперёк этого желания ощетинивается острым чувство неудовлетворённости. Так было когда-то давно, когда какая-то из первых девчонок, «давай быстрее нас застукают» и хочется до щекотки в ладонях, хочется так, что колени подгибаются, а слова превращаются в неясный хрип. Сейчас — как тогда, только в сотню раз сильнее, ярче, больнее. До ощущения стянутых противоестественным рёбер хочется вжать Макса в себя и распробовать на всех возможных уровнях, от банального физического до невозможного метафизического.
Сознание покрывается пятнами ясности там, где желания пресекаются.
— Ну нет, — хрипит, вздрагивая от болезненно растёкшегося по шее ощущения, рычит и стискивает ладонями максовы рёбра. Кожу расчерчивают царапины, зверь рвётся наружу, пытаясь то ли остановить, то ли подогнать и вынудить действовать быстрее.
Терять контроль вне полнолуния — немного страшно, но этот страх сейчас почти как катализатор необдуманных действий. Дэн подтаскивает Макса выше, всё ещё не знает, куда деть руки — шарит ладонями по рёбрам, бёдрам и сжимает, наконец, на заднице. Маленький мальчик по имени Дениска где-то глубоко внутри черепной коробки в панике орёт благим матом и зовёт мамочку, потому что вот прямо сейчас они собираются трахнуть вполне себе мужика, пусть и сучьего инкуба. В такт с частящим сердцем в горле колотится заполошное «блядь блядь блядь» в монотонной мантре.
Волк, по ощущениям, цепляется зубами за самое сердце, сдавливая когтистыми лапами лёгкие. Дэн, дёрнувшись, подминает Макса под себя и смотрит трезво — в радужках плещется что-то звериное и всё ещё по-злому жадное. Дэн думает — ведь эта рыжая морда нихрена не привлекательная. Вообще. Ни разу. Ну то есть — совсем. А ещё десяток секунд назад он готов был вылизать каждую его часть… Вдоль хребта дрожью проходится жар, оседая внизу живота. Тело всё ещё однозначно требует одного.
— Пиздец, — хрипло выдыхает, сжимая пальцы на максовой шее. — Не рыпайся, — добавляет почти нежно, тихо, не смотрит в глаза и срывает с нашаренного под коленом тюбика крышку зубами. Гель на ладони прохладный и капает Максу на бледный, в родинках живот.
Отредактировано Daniel Maddox (2018-09-04 15:33:49)
Он признает, что вот так — действительно приятно. Ощущать Дэна под собой, голого и горячего, его руки — на спине, на бедрах, даже на заднице. Хорошо притираться в ответ, не переставая ощущать при этом стыд где-то в глотке и глубоко внутри живота, теперь уже почему-то сладкий, почти приторный, в каком-то из смыслов желанный. Хватать энергию не жадными глотками, как умирающий от жажды пьет воду, дорвавшись, а смаковать с упоением и ленивой нежностью.
Макс признает, признает, что ему вот так — хорошо. И расслабляется. Это и становится, наверное, его главной ошибкой. Или просто тем обидным фактом, который имеет место быть.
(Все происходящее — ошибка, вот что есть в сухом остатке).
Смешно, но он, разомлевший, не сразу понимает, раздвигает ноги удобно, когда вновь оказывается на спине. Только тогда приоткрывает глаза, моргает, наводя резкость, и напрягается всем телом. Осознает: то, что показалось ему плохой идеей, и было плохой идеей.
Вот тебе и «покажи, пожалуйста». Вот тебе «ну прошу же».
Макс в какой-то момент очень трезво и на удивление спокойно недоумевает: как он вообще оказался в такой патовой ситуации? Обнаженный, заведенный до болезненного ощущения в паху, опрокинутый на лопатки, прижатый к постели за горло? И сытый. Он иронично спрашивает себя: ну что, полакомился в последний раз?
Хочется отвесить оплеуху, но догадывается, что вряд ли она подействует отрезвляюще и правильно. Думает попытаться вырваться, вот только даже сглатывает шумно, с трудом под сильной ладонью. Смотрит пристально в надежде поймать ответный взгляд, но Дэн слишком занят смазкой, и Макс тихо шипит, невольно втягивая живот, когда она холодно капает.
Не рыпайся.
Ага. У него против разъяренного, уверенного в своих желаниях оборотня разве что пленительность. Абсолютно бесполезное дерьмо. И, благодаря поглощенной чужой же энергии, он будет регенерировать быстрее. Макс давится хриплым смешком, обхватывает пальцами чужое запястье, привлекая внимание:
— Ты только… — он сглатывает и не верит, что действительно просит об этом. — Помедленнее.
Хочется получить больше свободы движения и предпринять что-то. А лучше достучаться до того Дэна, который ему знаком. Если, конечно, это не есть настоящий Дэн. У виска бьется неприятная мысль о том, что это вполне может быть жестокая месть за случившееся в тот вечер. Хороший способ приструнить.
Отредактировано Max Ginzburg (2018-09-04 16:55:50)
Ему хорошо — и он старается опираться только на это ощущение. На то, как разливается внутри живота колкий жар, как руки сами тянутся приласкать распластанное под ним тело. Макс напряжён и испуган, этот запах ни с чем не спутать, он ярки, едкий и кислый, забивается в глотку и мешает сделать вдох. Именно поэтому хищники чуют страх — не реагировать на него попросту невозможно, если не заставить себя привыкнуть. Ладонь на шее Дэн сжимает уже не так сильно, почти символично, просто придерживая. Зверь в подкорке бьётся, пытаясь окончательно забрать контроль, но сил хватает оставаться в сознании и не выпускать образину. Порванного во всех смыслах инкуба ему совсем не хочется потом лицезреть.
Помедленнее.
Дэн кривит губы в ухмылке, но взгляда на Макса так и не поднимает. Наверное, потому что какая-то его часть дико стыдится происходящего? Попросил посмотреть, а сам практически вынудил… что? По сути, упросил Макса швырнуть себе в лоб огромный триггер. Потеря контроля как иррациональный страх, превращающий тебя в контрол-фрика — попробуй оставаться заенькой в чужих глазах после этого, а?
— Я не буду, — выдыхает рвано, перемещая ладонь с горла на грудь, царапает, — тебя, — всё-таки поднимает взгляд, ловя любую реакцию: на себя, на собственные действия, потому что простая и механическая процедура подготовки, кажется, уже перешагнула за черту и стала пародией на изнасилование.
Не буду что?
Насиловать?
Так ты уже, солнышко.
— Бля, — вымученным стоном Максу в мокрую шею.
Кожа солёная, горячая под языком и зубами, отдаёт металлическим там, где наливается яркий кровоподтёк в форме укуса; каждое движение параноидально воспринимается сопротивлением, инстинкты из последних сил заставляют предугадывать — Дэн жмётся к горячему телу под собой, пытается устроиться между разведённых колен, отирается, оставляя свой запах и свой вкус на коже. Может, зверю этого будет достаточно?
Нет. До обидного мало — из глотки рвётся полузадушенный стон, волк жмётся губами к щеке, скуле и краю челюсти, чует, как от него отворачиваются и рычит почти угрожающе — не хочешь принимать ласку? ведь тебе же нравится..
(Это всё неправильно. Остановись. Пожалуйста, просто остановись.)
— Макс, — зовёт тихо, пытаясь приласкать хоть как-то и дурея от собственной неправильно, дикой, иррациональной вседозволенности. — Не молчи, — скулит, утыкаясь лбом в плечо. Держит крепко за бедро, второй ладонью соскальзывая от солнечного сплетения по рёбрам вбок, цепляя пальцами покрывало. — Я сорвусь. Пожалуйста, — еле слышным шёпотом.
Зверю не нравится, что нет больше того кайфа, тянущегося нитями от одного к другому. Заменившая эйфорию жаркая, еле подготовленная теснота тела лишь немногим уступает, но всё же — уступает. Хочется не заменить, но добавить, получая всё и сразу.
Он вдыхает глубже и спокойнее, чувствуя, как слабнет хватка на шее. И напрягается вновь, когда ощущает пальцы там, ниже. Тяжело сглатывает, понимая, что вот сейчас самое время сказать, что этот дурацкий эксперимент слишком далеко зашел. Сейчас Дэн услышит и поймет. И они, превозмогая неловкость, расцепятся, натянут свои шмотки, как-то договорятся об очереди в ванную, разойдутся.
(Ты меня, судя по всему, как раз будешь).
Макс уговаривает себя отстранить Дэна, спихнуть его с себя. Сказать что-то против его горячего, мокрого языка на своей шее, загребущих, жадных, но теперь уже таких ласковых лап, попыток приладиться плотнее и правильнее. Все это больше не хорошо и не приятно (все еще хорошо и приятно, но страшно, и Макс больше не хочет поддаваться животной похоти, терять из-за жаркого, сводящего с ума желания бдительность и здравый рассудок), значит должно быть закончено.
Но молчит.
Молчит потому, что его накрывает дурацким открытием: в каком-то смысле все это вот — очень честно. Привыкший хватать людей, слабых физически, хилых, как ни крути, Макс никогда не сталкивался с таким же чудовищем. Или с чудовищем более сильным, цепким и способным добиться желаемого. Взять свое. В этой схватке победил тот, кто имел на это силы, и дурак тот, кто свои не рассчитал. Но рядом с ним Макс все равно может быть самим собой, пусть поверженным, вымотанным, с раздерганными нервами, слабым, но вампиром.
И эта мысль, в общем-то, тупая, почему-то заставляет его поднять руки и коснуться раскрытыми ладонями боков, проследить пальцами слегка выступающие ребра. Отзываясь, приглаживая, одобряя. Вынуждает задавить чувство самосохранения и шепнуть, почти не размыкая пересохших губ:
— Давай, — облизнуться, и еще раз. — Давай, все в порядке.
Жмурится, стискивает зубы, крепче обхватывает руками, вцепляется пальцами. Теряется в болезненных ощущениях, вопреки разрешению едва не подается назад, и все равно ощущает, как медленно, но верно обратно, даже с новой силой нарастает возбуждение в этом невыносимо тесном, жарком и липком объятии. Сорвано вздыхает, не позволяя себе вновь рухнуть в сытую эйфорию и тем самым подсластить пилюлю.
Гладит влажную спину почти суетливо, стискивает ягодицы пальцами, разрешая себе мучительно и хрипло простонать. Сначала доверяется всем телом, еле способный дышать раскрытым ртом, поддается, и только потом, прочувствовав и приняв, позволяет инородной, такой приятной энергии зазвенеть внутри, забиться в висках. Макс отдает контроль зверю почти целиком, в своих руках оставляет ровно столько, чтобы не переборщить, не раззадорить сильнее и при этом не раздосадовать.
Черт его знает, что из этого выйдет. Но вот сейчас — почти все равно.
Отредактировано Max Ginzburg (2018-09-06 16:29:28)
Ему плохо.
Красная нить, провисшая было, почти исчезнувшая, натягивается снова, до звона, до пульсации, набирается алым светом и тяжелеет от пролившегося сквозь неё жара.
Дэн закрывает глаза, шумно тянет носом воздух и чует, как от короткого, хриплого «давай», как от стона куда-то под ухо, в кожу, сухой землёй крошится самоконтроль. Стандартная мантра «мы не должны» почти не срабатывает, зверь перемалывает её клыками и слизывает горячим языком чужой кожи, переделывая на новый лад в «мы должны».
Волку надо — Дэн уступает, позволяя когтям впиться в рёбра до яркого, острого запаха, прилипшего к гортани; позволяя зубам снова сомкнуться на спине; позволяя гнуться довольно под горячими дрожащими ладонями и подаваться навстречу судорожным движениям.
Чужой набор эмоций, желаний, чувств ощущений неразборчивым комом стоит поперёк горла. В грудине что-то восторженно воет, Дэн стонет хрипло и довольно, сминая этот звук о чужую кожу, прячет горящее лицо в сгибе шеи и трогает пульсирующую метку-укус языком, какой-то частью себя сходя с ума окончательно.
Не хватает рук, чтобы удержать и размазать липкую кровь по коже, не хватает губ, чтобы пометить целиком, клыки царапают шею, плечо, смыкаются под кадыком — Макс под ним в вынужденной позе жертвы, раскрытый, распятый, подающийся и поддающийся. Зверь ликует и с радостью отдаёт всё то, что демон может у него забрать, расстаётся с этим, лишь бы тянулось это чувство грязного и одновременно кристально-чистого кайфа.
Красная нить обматывается вокруг шеи, путает пальцы, стягивает запястья, тянется откуда-то из самого звериного нутра к нутру демона.
В голове ни единой мысли кроме яркого «ещё», перекрывающего всю адекватность. Дэн двигается в собственном ритме, не забывая трогать так, чтобы пойманный под ним сладко вздрагивал и снова издавал эти прекрасные стоны удовольствия, прижимал ладони к коже, царапал пальцами. Перестать расчерчивать плечи и шею тёмными метками сложно, но Дэн почти вынуждает себя оторваться ненадолго, чтобы задушить непривычным, скомканным и совершенно дурацким поцелуем — Макс захлёбывается где-то посередине выдоха-стона, пальцы сжимаются на загривке крепче, зверь довольно рычит в раскрытые губы.
Отредактировано Daniel Maddox (2018-09-06 16:45:10)
Ему непривычно больно — никогда прежде с ним никто так в постели не обращался — и странно от укусов и расчерченной царапинами кожи. Чувствует, как саднит, как расплывается боль вопреки удовольствию, или даже смешиваясь с ним в непередаваемый и почему-то желанный коктейль. Макс шипит скорее для проформы (искренне — стонет и даже вскрикивает), а сам жалеет, что все следы затянутся раньше, чем он их увидит. Ловит себя на этом и не одергивает. Черт с ним.
Порочнее все равно уже некуда.
Стыднее вряд ли бывает.
Лучше — тоже.
Макс жмурится, с жадностью притягивая Дэна к себе, хотя, можно подумать, есть куда ближе. Царапает его в отместку короткими ногтями. Неуклюже (ровно до тех пор, пока окончательно не привыкает) двигается навстречу, а потом практически выпадает в прострацию, забываясь и изнывая от переизбытка всего.
Хочет вести губами по шее и плечу, чувствовать на языке соленый привкус пота, оставить свои следы тоже — пусть ненадолго, и все же. Но не тянется, зная, что в такой позе, в этом темпе вряд ли получится. Только влажно, бестолково целует несколько раз куда придется и прижимается раскрытыми губами к щеке, задыхаясь. За хвост зачем-то ловит мысль о стянувшей висок высохшей слезе.
Желание кончить — почти яростное, экстаз маячит где-то на периферии, как бы ни поджимались пальцы, как бы не подрагивали колени и руки. Макс выгибается едва ли не страдальчески, не отдавая себе отчета, зачем. Бесстыдно, хрипло и часто просит «еще», глупо поощряет — «вот так».
Срывается резко и неожиданно в долгий сладкий спазм, в пугающе прекрасную судорогу, что стряхивает все предшествовавшее, жгучую обиду, страхи и неприятные мысли. Макс почти остервенело вцепляется в Дэна, тянет его к себе, и все еще двигается навстречу, рычит в рот.
В какой-то момент внезапно расслабляется, выдыхает долго, рассеянно поглаживает волчьи бока, сжимает его коленями. Припоминает: в какой-то момент был уверен, что это — его зверь, и искренне этой уверенностью упивался. Сейчас тоже хочется, но грузно наваливающаяся реальность мешает в это верить.
Максу все равно хорошо. Он впервые не чувствует себя виноватым и уродом, внутри — только гулкое, непривычное удовлетворение на каком-то глубинном уровне. И за это благодарно целует горячую, как при температуре, щеку. Закрывает глаза, наслаждаясь дыханием на своей коже, и жалея, что вот сейчас все закончится.
Отредактировано Max Ginzburg (2018-09-06 17:43:36)
Человек дёргает зверя за крепкую цепь, останавливает чуть ли не на середине движения. Дэн, оглушённый собственной оргазменной судорогой и чужим, настырным и лезущим в пасть через рецепторы удовольствием, дышит осторожно и тяжело, словно в любой момент может случиться что-то непоправимое. Макс вцепившийся в него как клещ, постепенно отпускает и словно растекается желейной массой под горячим телом.
И опять — хорошо.
Дэн старается не думать. Бездумно пялится перед собой, выпрямляясь и садясь задницей на пятки. Шумно тянет носом воздух, разглядывая Макса — тот лежит задницей у него на коленях, с разведёнными широко бёдрами, влажный, потный и смешной. На осоловелом лице затраханное выражение лица довольного человека стягивается во что-то грузно-тяжёлое. Мэддокс морщится, фыркает тихо, словно псина, и ухмыляется. Всё тело сковывает ленивая слабость. Не хочется толком двигаться, а сидеть вот так просто, разглядывать Макса и ни о чём не думать. Чуть пошевелившись, он выскальзывает из горячего нутра. Низ живота облепляет прохлада, добираясь постепенно вверх по разгорячённой коже, обворачивается вокруг шеи, укрывает плечи. Тело стынет.
Одну ладонь неудобно стягивает; подняв её, словно свинцовую, Дэн разглядывает почти удивлённо, чуть приподняв брови — лапа по самое запястье измазана кровью. Кровь у Макса на вкус — солоноватая, словно с горчинкой, едко прилипает к кончику языка. Дэн довольно урчит, перестаёт трогать на пробу кончики пальцев и облизывает широко всю ладонь, удовлетворив сраное любопытство.
Пальцами скребёт солнечное сплетение и живот, лениво прикрывает глаза и откидывает назад голову. Ему хорошо. До одури. Так хорошо, что мысли еле-еле складываются в слова. Нет ни прошлого, ни будущего, только одно долгое сейчас. На самой грани плещется что-то поразительно нервное, что-то очень важное. Дэн морщится.
— Спасибо, — хрипло выдыхает, закрыв глаза совсем. Вслепую сжимает ладонями максовы бёдра, поглаживает кончиками пальцев, соскальзывает лаской на живот, еле задевая почти обмякший член. — Аня говорила, что ты… боишься сорваться, — задумчиво, почти с усилием говорит, наконец опуская на Макса взгляд.
Может, это была изначально херовая затея. Может, зря он это всё, конечно. Но сделанного не воротишь. Наверное — и не надо. Дэн облизывает сухие губы, медленно моргает и неуклюже отползает в сторону. С одного боку Макс измазан собственной кровью, словно ему пытались выломать рёбра. Дэн прижимает к постепенно зарастающим царапинам костяшки пальцев, вздыхает и вытягивается на боку рядом, подминая под голову чужую подушку.
— Пиздец, — сиплым шёпотом признаётся, старательно пытаясь держать глаза открытыми. — Это всегда так? Потом. Как будто. Очень. Сложно. Жить, — говорит размеренно, тихо и сосредоточенно. На «жить» закрывает глаза и хмурится. — Тяжеловато, — сглатывает и снова открывает глаза, ловя взгляд Макса. — Ты сам как?
Тело сковывает словно потусторонная усталость. В ушах противно пищит, пальцы чуть подрагивают. Выдохся.
Хо-ро-шо.
