Люди мыслят, будто бы мир делится на черное и белое. На самом деле мир делится на белое и красное. Красное – это люди, населяющие землю, белое – все, что их связывает, и эти связи пронизывают каждого, отъединить одно от другого невозможно. Он думает об этом, поправляя лежащий в холодильной витрине нежнейший тендерлойн. Эта часть не задействуется при движении быка и остается самой нежной. Покупатель, если он хоть что-то смыслит в хорошем мясе, разрежет его на аккуратные стейки, щедро натрет их маслом, травами и чесноком, обжарит на гриле и укроет нежнейшую вырезку в духовке, чтобы довести ее до готовности. К сожалению, многие сейчас не слишком понимают в мясе – хорошо только, что и Миньоном люди себя балуют достаточно редко, а значит, редко портят. А ведь готовить его – не нужно ни большого ума, ни таланта. Когда кто-то хочет приготовить дома Тибон или Портерхаус, результат обычно еще хуже – иногда остаточные запахи неудачного ужина возвращаются к нему на таких покупателях.
Согласно правилам, он работает в перчатках, но его руки всегда чистые: прикасаться к мясу грязными руками – это преступление. Осквернение изящной красоты белого и красного. Заворачивая стриплойн в пергамент, он бросает взгляд-другой на девушку, но запахи говорят ему гораздо больше, чем внешность. От нее пахнет сливочным маслом, хорошо прожаренным беконом, орегано, чесноком, свежим хлебом и не слишком хорошим черным чаем, а еще сыром, кажется, чеддером, и эти запахи не перебиваются даже ярким, почти острым ароматом духов: кричащий ландыш и деликатная сирень, и еще что-то, что он не может распознать за основными запахами, что-то вроде розы. И еще немного марихуаны, совершенно точно. К ним примешивается химический, спиртовой запах – наверняка, когда он увидит ее руки, на них будет плохо стирающееся пятно от маркера. На лицо он смотрит уже позже, когда она спрашивает его, как лучше приготовить «Нью-Йорк». Он не может связать пары слов, когда требуется поддержать светскую беседу, но сейчас говорит легко и свободно, жалея, что не может показать по-настоящему – это всегда лучше, чем объяснять. Пытаясь поймать его взгляд, она говорит примерно то же самое: что была бы рада взять у него мастер-класс. Ее запахи не намекают на то, что она не справится с «Нью-Йорком», но… мало ли, может, она пробует приготовить его впервые.
Только когда она уходит, коллеги объясняют ему, что это была не вежливость. Говорят, можно догнать ее прямо сейчас, пока она еще не ушла далеко – раз уж она так открыто флиртовала с ним, может, простит его непроходимую тупость. Он смеется вместе со всеми, впрочем, не чувствуя такой же легкости, но не смеяться было бы еще хуже. И, разумеется, не пытается никого догнать.
Духи предыдущей пахнут розовым перцем, грушей, жасмином, миндалем и кофе – и еще какими-то запахами, которым он еще не нашел названия. Она не брала мясо, и он не уловил «домашних» запахов – только мокко и говяжий язык в соусе из чили, томатов, уксуса, чеснока, лука и кинзы. Наверное, тако. Она взяла сосиски – и что-то подсказывало Сету, что их не ждет ничего интереснее поджаривания на сковороде, какая там быстрая переделка в фарш в комбайне, для хорошего, ароматного рагу, или хотя бы соус с чесноком и томатами. Он представлял, как после она заходит в супермаркет и собирает нехитрую тележку, которая еще раз напомнит о ее одиночестве: маленькая упаковка майонеза, банка консервированного горошка, замороженная картошка фри, пластиковый контейнер с салатом, несколько замороженных пицц или куриные крылышки, вареные креветки в соусе, ветчина, хлопья на завтрак и упаковка порезанного дольками арбуза – на десерт. Она говорила что-то о том, что готовить совершенно некогда, и она восхищается такими людьми, как он – которые действительно хороши в том, что касается еды. Он вежливо улыбался, не глядя ей в глаза, и так же вежливо кивал: поддерживать такой разговор было куда как сложнее. По правде говоря, это было пыткой. Ее лица он тоже не запомнил.
Первым, что он почувствовал, был сильный, стойкий запах кофе, затем к нему примешался запах табака – слабый, но отчетливый, говорящий о том, что его обладательница курит редко, но постоянно, и он остается в волосах, как и многие другие запахи. Остальное он разобрал не сразу, потому что запах накрыл его с головой – особенный запах, личный, человеческий, который смешался с запахом яиц, сыра и помидоров – ее завтрака. Он против воли повел носом, втягивая этот запах, пробуя его, как незнакомый коктейль, поднял глаза, безошибочно определив источник. Лицо показалось ему знакомым, но чтобы подстегнуть память, потребовалось отбросить больше пятнадцати лет. Он не видел ее очень долго, почти успел забыть, но первая любовь на то и первая любовь, чтобы так сразу не изглаживалась из памяти даже спустя многие годы. Сет почти уверен, что это она, хотя смотрел на ее лицо всего несколько секунд и почти сразу перевел взгляд на покупателя, пришедшего за фаршем для бургеров. Это кажется невероятным – встретить Анну Сэлмон, в которую он был влюблен в старших классах, но так и не пригласил ее на выпускной бал.

Ее запах то и дело перебивается остальными, здесь много разных запахов, и это похоже на набегающие на берег морские волны: она скрывается от его обоняния на секунду, а затем появляется снова, и он чувствует ее ясно, отчетливо. Он разворачивает ее запах постепенно, раскрывает новые слои. Одни ноты скрываются за другими, но постепенно он обнажает каждый нюанс ее запаха и тут же думает – для чего? Вместе они становятся незабываемым сочетанием, которое упорно притягивает его внимание. По отдельности это всего лишь набор запахов. И он бы не отказался узнать, почему именно это сочетание так действует на него.
«Попробуйте добавить в соус мостарду», – говорит он, взвешивая килограмм фарша и приветливо (привычно – он вызубрил эту улыбку, потому что мясник и без того кажется людям достаточно мрачным типом, а они должны приходить снова и покупать) улыбаясь покупателю. Когда мелко нарезанные ароматные кусочки маринованных фруктов попадают к таким же мелко нарезанным хрустящим маринованным огурчикам, свежему луку и салату, перемешиваются с горчицей, майонезом, томатной пастой и лимонным соком – это бесподобно. Сет говорит: «Сколько раз готовил, никто не оставался недовольным», и улыбается другой улыбкой. На самом деле Сет готовил именно такой бургер под таким соусом всего один раз: убедиться в том, что все получится действительно хорошо, и угощать ему было некого, а готовить для себя он предпочитал что попроще. Но покупатели любят такие мелочи, любят, когда им дают веру в то, что один рецепт преобразит их жизнь. Сет, впрочем, полагал, что так и есть: просто у него толком не доходило до того момента, когда он мог воспользоваться маленьким кулинарным волшебством. Покупатели, в конце концов, предпочитают покупать что бы то ни было у людей, которые полностью уверены в том, что делают и говорят. Но в этом нет ничего страшного, Сету и правда говорит о том, что любит и в чем разбирается. И ему это нравится настолько, что можно и улыбнуться.
Кажется, Анна все-таки не узнает его – а вот он уже полностью уверен в том, что это именно она. Он успел забыть ее голос, но черты ее лица признать способен, хотя многое изменилось. Это невероятно – то, что он видит ее здесь, в Сан-Франциско, хотя его бабуля схватила его, вещи, сбережения и уехала подальше от прошлой жизни. Она как будто… как будто та, прежняя жизнь, в которой все было легко и ясно, вернулась к нему. Вернулась за ним.
Она вернулась за ним, да?
Она стала очень красивой, – на этой мысли Сет прикусывает язык, выбирая для нее самый красивый толстый край. Не то чтобы она не была красивой тогда, в школе… Нет, с этого начинать разговор все-таки не стоит. Он аккуратно выкладывает мясо на весы, затем – любовно заворачивает в пергамент. «Можно хранить в холодильнике до пяти дней», – говорит Сет, все еще надеясь, что и она узнает его. Надеясь разговорить ее. Но она не слишком-то расположена к разговору. Она уходит и может никогда больше не вернуться. На размышления остается минута.
– Фредди! Я сейчас вернусь.
Он торопливо стянул перчатки и фартук, уже не слушая залихватского свиста, летящего в спину. Даже не стал набрасывать куртку. Выскочил на улицу, уже почти чувствуя, что не успел, и останется только вернуться обратно – хотя почему вернуться? След ее запаха еще не перебило уличной вонью, он успеет догнать ее, прежде чем запах окончательно перебьется. Но вынюхивать не пришлось.
– Анна! – окликнул Сэт, легко подбегая и останавливаясь в нескольких шагах от нее.
В ней был не только обычный человеческий запах. Анна пахла магией – но Сет не придал этому никакого значения.
– Анна Сэлмон, ведь так? Я узнал тебя почти сразу, ты почти не изменилась, – все еще не видя на ее лице узнавания, он немного стушевался. Он не так представлял себе такой разговор. – Ты меня не помнишь? – неуверенная улыбка. Что и говорить, это было не самым приятным моментом. Всегда неприятно понимать, что человек, которого ты узнал за считанные секунды, смотрит на тебя и совершенно ничего не помнит, как будто ты для него пустое место. Он опустил взгляд на свои ноги, но снова поднял его, исподлобья глядя на Анну. Снял очки – привык их носить с тех самых пор, как начал работать с разрубом и обвалкой мяса, они придавали ему… более умный вид что ли. – Я Сет… Сет Фаулз… Мы учились в одной школе.
На улице было прохладно, но он этого не чувствовал. Не сейчас, когда весь мир сузился до одного-единственного человека.

Он немного успел представить себе за то время, что догонял ее (много ли времени нужно оборотню, чтобы преодолеть с десяток ярдов?), но его все равно не покидало ощущение неправильности. Так не должно быть. Если Анна появилась здесь, в Сан-Франциско, то все это совершенно точно не может быть случайностью, а раз это случайность, то не может быть так, чтобы она даже не помнила его. Ведь он-то, он помнил ее!
Кто-то сказал бы, что девчонка Блумов была посимпатичнее загадочной (Сету она казалась именно такой, одетая с иголочки и пропадающая сразу после уроков) Сэлмон – может, так и было, только пригласить ее на выпускной бал оказалось гораздо проще, чем жевать слова, глядя на Анну – а он бы совершенно точно жевал их, если бы подошел к ней. Ему в школьные времена не к лицу было жевать слова, он поддерживал репутацию того, кто подойдет к кому угодно, и ему не откажут… смешно вспомнить эти времена. Тогда казалось, что то, что тебе улыбнулась девчонка – это уже удавшаяся жизнь. Он позвал Маргарет, хотя хотел позвать ее подругу. Еще не один год после того вечера Сет думал о том, что было бы, наберись он решимости пригласить Анну. Как сложилась бы его жизнь? Потом он перестал об этом думать – и вот она, Анна, и вместе с ней возвращаются все мысли, от которых он, казалось бы, сумел избавиться. Может быть, пригласи он Анну, ничего этого с ним не случилось бы – да и что могло случиться? Он бы увидел Маргарет раз или два, они бы улыбнулись друг другу – и на этом все. Никаких ночных прогулок, никаких поцелуев… ничего. Была бы только Анна, которая лучше любой другой девчонки. Через полгода он сделал бы ей предложение, и, разумеется, она бы сказала ему «Да». И никаких полнолуний, никаких запахов, от которых раскалывается голова, и которые сообщают ему о людях даже больше, чем он хотел бы знать. Запах мяса не перебивает – давит другие, и он давно привык к нему, это прекрасный запах, когда мясо не залеживается. Но стоит выйти из лавки, как городское амбрэ накрывает с головой. Сет едва сдерживается, чтобы не поморщиться, чтобы Анна не подумала, что дело в ее запахе. Летом всегда хуже, просто из-за тепла, в котором любой запах распространяется быстрее, но и зимой испытаний предостаточно. От Сан-Франциско несет мокрым асфальтом, резиной, гниющими отбросами, мочой, уличной едой, которая может быть как хорошей, так и приготовленной из основательно испортившихся продуктов, постоянной зимней влагой. От Анны пахнет чем-то еще, растительным, но неестественным, как от парфюма – Сет, вдыхающий через раз, никак не может разобрать. Он предпочитает дышать на улице ртом, но он не хочет выглядеть придурком в глазах Анны. Он согласно кивает, подтверждая ее слова: да, именно так все и было. Улыбается, опуская взгляд и почти сразу снова поднимая его на Анну. Рассматривает ее одежду, обувь, жесты, успевает ухватить мимику, вслушивается в голос: можно достаточно узнать о человеке, и не заглядывая в глаза. И запахи. Запахи дают предостаточно. Сет пожимает плечами, чуть щурясь и вертя в пальцах очки.
– Я понял, да, – он сухо усмехнулся, как будто признавая свою незначительность. Слова прозвучали неловко. – Ну да… это и не удивительно. Столько лет прошло, да? Многое поменялось.
Вот и он с момента их последней встречи перестал быть человеком. Сет почти говорит ей, что с того вечера, когда был бал, не видел никого из бывших приятелей по школе, он приоткрывает рот, но потом решает, что это замечание лишено смысла. Зачем бы ей это знать? Она – первая из прошлой жизни, кого он встречает. Первая и единственная. Он бы выдохнул эти слова, но она ведь даже не вспомнила его. Она решит, что он какой-то придурок, еще хуже, чем был в школе.
– Да, – он с готовностью подхватывает предложенную ей тему для разговора, которая на самом деле даже не тема, а так – одна фраза, из которой можно что-то выжать только при большом желании и старании. – Я, честно говоря, даже не знаю, что с кем потом случилось.
Он помнит бледных родителей Маргарет – последняя картинка из жизни, хоть как-то напоминающей прежнюю. Он баюкал прокушенную, сломанную руку, и негнущиеся, неловкие, словно деревянные пальцы все были в крови, она капала с них на пол, и бабуля быстро затащила его в ванную, замотала руку полотенцем, чтобы не запачкать пол еще больше, а мистер и миссис Блум все еще стояли там, в их доме, в гостиной. Маргарет с ними не было. Наверное, с ней все было в порядке. По крайней мере, она не сказала, что он ее чем-то обидел. Они говорили, объясняли, что-то предлагали…
– А… ты теперь чем занимаешься?
Надо что-то придумать, сказать что-то забавное, и правда привлечь ее внимание – как будто он не видит, как она на него смотрит.
«Кому ты нужен, кроме меня? Посмотри на себя. Никчемный».
Сет смаргивает и трет шею и ухо, надеясь избавиться от тихого, едва составляющего вместе слова, но такого назойливого голоса.
– Может… как-нибудь выпьем кофе? Вспомним… как оно было в школе, – он улыбается, но, кажется, улыбка выглядит не слишком убедительно.

Раз или два он покачивается, с пяток на носки и обратно. Усмехается, неопределенно отмахивается рукой, но отвечает почти сразу: ни к чему делать из этого тайну. Она сразу увидела, кто он такой, и уж она-то наверняка понимает, что это не могло взяться из ниоткуда.
– Да, собственно… почти сразу после того как закончил школу, – он снова неопределенно машет рукой, на этот раз как бы себе за спину. – С бабушкой.
Может, и не стоило это говорить – не все бы сказали, наверняка. Но Сет не стыдился своей бабушки: она положила целую кучу лет, огромный кусок своей жизни на то, чтобы вырастить и воспитать его, после того как его отец окончательно спился и сел, а мать… мать дала деру еще раньше. Сет ее и не помнил совершенно – даже не знал, жива она или нет, да и не слишком интересовался. Бабушка говорила: мать бросила его, когда ему даже не исполнилось года, и этого было достаточно, чтобы навсегда вычеркнуть ее из своей жизни. У него была бабушка, которая дала ему все, что только могла, отдала все силы на то, чтобы исправить его жизнь после выпускного бала и в конце концов скончалась, потому что отдала слишком много. Зачем ему вспомнить о женщине, которая в сущности так и осталась ему чужой?
Но он запоминает, и очень хорошо: память Сета, в отличие от способностей к наукам, никогда не подводила. Он запоминает и думает. Анна здесь совсем недолго, а значит, сейчас ей нужна помощь и поддержка на новом месте. И именно он – тот, кто поможет ей. К тому же он – какой-никакой, а иной, она может сказать ему… что-нибудь. Что-то такое, что она не расскажет большинству возможных собеседников, обычных собеседников.
Он касается тыльной стороны ее ладони пальцами, когда протягивает руку за листком бумаги с ее номером, потому что ему безумно хочется прикоснуться к ней, почувствовать мягкость ее кожи. Он будет беречь этот лист бумаги, не отдаст его никому. Даже не покажет. Наверняка от него будет самую малость пахнуть ей. Сет бросает еще один короткий взгляд на лицо Анны, улыбается, кивает головой – несколько раз.
– Да, да, обязательно. До встречи, Анна.

Он отмывался со всей тщательностью. От всех запахов себя никогда не избавить, но лучше пусть это будет запах мыла и косметических отдушек, чем масла, или слегка подгоревших томатов в яичнице, или тем более пота. Он не хотел бы, чтобы она почувствовала что-то неуместное, он оттирал кожу от любых посторонних запахов, скребя мочалкой до красноты, в особенности те участки кожи, которые ярче всего отдают запахи. Он тщательно промыл волосы, потому что они хранят запах так, как не хранит даже кожа. Он не вылезал из душа, пока, принюхиваясь, не смог различить только химический запах геля для душа, весьма отдаленно напоминавший и апельсин, и в особенности шафран – но не отталкивающий, а к моменту встречи с Анной эти запахи будут неразличимы для простого человеческого нюха. Жаль только, что он успеет нацеплять на себя все то, чем богат Сан-Франциско – но она вряд ли это почувствует, не так ли? Только если ему не придется подойти к ней еще ближе, если она не обнимет его и не уткнется носом в его шею. Шея, вечно так с шеей. Сет снова начал тереть ее, силясь избавиться от одновременно соблазнительных и страшных картин, в которых Анна стоит к нему так близко, что он может различить каждую ноту ее запаха. Что если он будет пахнуть недостаточно хорошо? Ногти скребнули по шее вместо мочалки – один раз, другой, пока его не ужалило болью, и во влажном воздухе душевой не пахнуло кровью

Сет редко куда-то ходил и редко позволял себе серьезные траты: ему так долго приходилось копить каждый цент, что это вошло в привычку, как вошло в привычку возвращаться домой после работы, нигде не задерживаясь. Дома было тихо – только иногда бабушка снова подавала голос, сидя в своем любимом кресле, и про себя Сет думал: не так уж тебе и плохо, раз ты смогла сама встать с постели и доковылять до кресла, старая тварь.
«Куда ты собрался? Что, хочешь оставить меня одну? Ждешь и не можешь дождаться, когда мне станет хуже, маленький мерзавец?»
Он не слушал ее – только, бросив пересчитывать деньги, снова потер выпрямленной, одеревеневшей ладонью правое ухо и ударил по нему несколько раз, но это так и не заглушило резкий бабушкин голос. Наконец, он не выдержал. Еще немного, и он просто не сможет пойти, она всегда умела заставить его чувствовать себя виноватым.
– Я вернусь через час-другой. С тобой ничего не случится, – он сам слышал, что голос звучит почти просяще, но ничего поделать не мог.
На этот раз бабушка промолчала, но Сет знал, что это ненадолго, и поэтому он сбежал из дома, прежде чем она заговорила снова, не теряя времени на то, чтобы натянуть куртку. В старый Форд он прыгнул так, как будто бабуля могла его догнать – и дал по газам, к одному из Blue Bottle Coffee, где они договорились встретиться с Аниссой. Он предлагал ей варианты так, чтобы это не выглядело как стопроцентное свидание. Он не был уверен, что ей это понравится.
Он приехал раньше – но он просто не мог находиться рядом с бабушкой, когда на ту совсем находило. Запахи навалились на него, облепили, и очень скоро от его чистоты немного осталось, но он все равно был рад видеть Аниссу, когда она наконец появилась – он перестал барабанить пальцами по рулю, погруженный в свои размышления, выбрался из машины и подошел к ней, надеясь, что улыбается… сносно. Ему выдавалось не так много возможностей потренировать в умении улыбаться.
– Рад снова тебя видеть.
Сильный запах кофе тянулся даже на улицу – внутри он почти полностью подавил все прочие запахи.