Прохладный воздух треплет светлые волосы, касается обнаженных плеч, щекочет бедра, лишь частично обтянутые рваными джинсами. Она полностью опускает стекло и откидывается на подголовник, полуприкрыв глаза. Взгляд таксиста скользит по ее шее и останавливается на груди; стоит светофору мигнуть зеленым, и он неохотно возвращает внимание на дорогу, но то и дело поглядывает на расположившуюся рядом Рене. Уголок ее губ дергается в легкой усмешке.
— Оставьте себе, — голос у нее низкий, чувственный, с заметной хрипотцой. Рене чуть качает головой, когда водитель лезет за сдачей, и выходит, не дожидаясь возражений. Знает, что он пялится ей вслед, и ничего не имеет против: проще сказать, кто б на его месте этого не делал.
(кто-нибудь мертвый?)
Над скромной дверью нет даже картонной таблички с названием. Хорайзон не нуждается ни в рекламе, ни в туристах; на то, что за невзрачными серыми стенами находится увеселительное заведение, намекает лишь бдительная охрана. Фейс-контроль прост до очарования: внутрь пускают иных, не делая никаких исключений для непосвященных смертных. Рене останавливается, чтобы перекинуться с дежурящим на входе верзилой парой слов — он кивает, учуяв в ней суккуба, и жестом приглашает войти.
— Милая безделушка, — говорит он напоследок, кивнув на браслет, украшающий ее запястье; по лицу видно — не может понять, какого рода магия в нем сосредоточена. Рене поднимает руку и любуется искусно переплетенными ремешками. Утолять чужое любопытство ей не хочется. Объяснять, что полоска заговоренной кожи — единственное, что мешает охраннику охренеть, осознав истинный уровень стоящей напротив малышки, — тем более. За обучающие курсы ей никто не доплачивает, поэтому Рене говорит просто:
— О да, — и исчезает в полутемном холле.
Зал медленно заполняется гостями, когда садится солнце. Рене скучает, потягивает третью по счету кайпиринью и ждет — у любой шутки должны быть зрители, ей же нужен только один, совершенно конкретный. И он, как назло, запаздывает.
— Привет, — раздается поверх ее правого плеча. Рене, не шелохнувшись, ждет, пока ликан обойдет ее столик. Тот не смущается отсутствием реакции: развернув стул спинкой к себе, садится напротив. На первый взгляд он скорее ей нравится, чем наоборот; Рене одаривает его изучающим взглядом и приходит к выводу, что жаждущий ее компании волк разменял как минимум полвека. Слишком силен и спокоен, и это в последнюю ночь перед полнолунием, когда молодняк вовсю начинает сходить с ума.
— А ты не на охоте сегодня, верно? — он обнажает в улыбке белоснежные зубы, ради которых любая голливудская старлетка трижды отдалась бы стоматологу. Рене улыбается в ответ; закинув ногу на ногу, опирается на спинку мягкого дивана; изгибает идеальную бровь.
— Нет, а ты?
Разочарованным волк не выглядит. Ей приходится по вкусу его смех: серебристый, переливчатый и совершенно искренний.
— Может, просто потанцуешь со мной?
Рене, задумавшись, окидывает бар взглядом и неторопливо постукивает пальцами по столешнице.
— Или ждешь кого-то?
— Нет, — говорит она, тряхнув головой. — Нет, давай потанцуем.
В конце концов, может быть, он и вовсе не явится. В ее запасе всего два дня. Глупо тратить один из них на выпивку в одиночестве.
В стандартной планировке бара нет танцевальных площадок, но ликан, наклонившись через стойку, о чем-то беседует с барменом, и, удовлетворенно кивнув, отодвигает поближе к стене пару пустых столов. Освободившегося места не так уж много; Рене выходит на середину и ждет, когда сменится мелодия.
Когда из колонок доносится вступление, она, не удержавшись, смеется в унисон с волком.
— Не ожидала латину?
— Не думала, что тебе нравится Энрике Иглесиас.
— Тут тесновато для чего-то еще, — с этими словами он привлекает Рене к себе — на радость всем, кто уже на них смотрит.
Ее тело хранит моторные навыки дольше, чем Рене могла бы представить; после первых неловких секунд она перестает пялиться себе под ноги и опасаться, что вот-вот отдавит волку лапы. Подстраивается под ритм, вкладывая пальцы в его ладонь, и зеркалит несложные движения: то разрывает дистанцию, то почти касается чужой груди своей. Он, не моргая даже, смотрит ей в глаза и не пытается поглядывать по сторонам, чтобы не врезаться в угол стола или проходящую мимо официантку.
Еще бы ему об этом беспокоиться: грации в ликане столько, что Рене почти жалеет, что не может просто наблюдать, как остальные. Вместо этого она вплетает в танец часть собственной магии, направляя ее сразу на всех, кто находится в помещении — сравниться со зверем в пластике движений ей, может, и не дано, но у нее есть свои способы перехватить всеобщее внимание. Волк ухмыляется, почувствовав ее маленькую шалость; наклоняется ближе. Рене чувствует его дыхание не хуже, чем легкое напряжение в джинсах, где то и дело касается его, бедрами выписывая восьмерку.
Последний день перед полнолунием вкупе с пленительностью суккуба — он и в самом деле обладает чудовищной выдержкой. Грех не проникнуться симпатией.
— Обожаю танцевать с ликанами, — признается Рене, запуская пальцы в его волосы и притягивая поближе под ритмичный припев. Сверхъестественная реакция позволяет ему успевать за каждым ее движением, словно они репетировали вечер напролет. И пару дней до этого.
Энергия — тягучая, чужая, — исходит от волка, как если бы они трахались прямо сейчас, и Рене не может отказать себе в удовольствии ее забрать, хотя не испытывает голода.
— И часто удается?
— Нечасто, к сожалению, — она пожимает плечами, развернувшись к нему спиной. Чувствует, как перекатываются под кожей стальные мышцы, и прикрывает глаза, впитывая эти ощущения: здоровья, силы, сдержанного желания.
— Почему так?
— Работа. Много работы.
— Так, значит, снимаешь стресс? — он смеется ей в ухо, устраивая ладони на бедрах; Рене довольно прикусывает губу.
— Ты снимаешь.
Обернувшись в следующий раз, она смотрит прямо в непроницаемо-темные глаза Иэна Брекенриджа и вздрагивает, от неожиданности сбиваясь с ритма. Тут же исправляется, но все равно ловит вопросительный взгляд волка. Теперь ей хочется, чтобы песня поскорее подошла к концу.
— Тот, кого ты ждала? — еле слышно интересуется он. Рене отвечает только после того, как, прогнувшись в пояснице, почти касается затылком пола. Выпрямившись, отбрасывает с лица золотистые волосы и отрицательно мотает головой.
— Показалось.
Он почти не выказывает неудовольствия. Рене вкладывает в пленительность чуть больше сил — отвлекает от неудобной темы, — но оставшуюся минуту они уже не разговаривают.
Ревнующие ликантропы — зрелище забавное и чертовски умилительное. Рене одними губами произносит «спасибо», когда заканчивается песня, уходит к барной стойке, не глядя на расположившегося рядом Брекенриджа.
— Еще одну кайпиринью, пожалуйста, — она дышит чуть чаще, но запыхавшейся не выглядит.
На самом деле Рене знает, что выглядит охуительно. И знает, что прямо сейчас так думает каждый, кто находится в баре.
— Простите, у нас закончилась кашаса. Может, заменим на дайкири?
— Черт с вами, давайте дайкири. Просто добавьте туда побольше лайма и поменьше рома, — отмахивается она, усевшись на высокий стул. Рене все еще хочется беспричинно улыбаться.
У нее впереди полтора дня. Будь она проклята, если все эти полтора дня не будет пить, танцевать и нарушать чужое душевное равновесие.
Кстати о равновесии.
— Ты выглядишь скучающим. Это почти бьет по самооценке, — повернувшись к Иэну, говорит Рене.
[icon]https://i.imgur.com/2ZnOseF.png[/icon]
[sign][/sign]
Отредактировано Edgar Dryden (2018-08-01 03:06:32)